изрубленные ноги, налегали на хомуты. Облаченные в прочные доспехи, практически неуязвимые мертвяки, выстроившись кругом, сдерживали непрерывно атакующих людей, оттесняли их, не давали приблизиться к животным.

Лопнула решетка, не выдержав мощных ударов тарана. Могучие артхи втиснулись в пробитую дыру, подхватили поднимающие ворота, потянули вверх. Хлынула в проем пестрая нежить, проскочила меж артхов, налетела на выставленные копья, запуталась в сетях, полезла на рушащиеся баррикады.

Все меньше и меньше людей оставалось на крепостных стенах. Солдаты Короля теперь спешили на внутренний двор. Враг прорвал оборону, но его еще можно было остановить, отбросить назад. И — возможно — обратить в бегство, нагнать, рассеять, разбить…

Несколько отрядов кое-как сдерживали лезущих через ворота мертвяков, а основные силы людей тем временем собирались в отдалении, выстраивались на площади перед аллеей, что вела к могилам, готовились к решающей схватке.

Отступать было некуда.

Развевались на ветру тонкие языки вымпелов, трубили горны, драли глотки злые сотники. В три линии строились пешие защитники. В первой — опытные ратники в тяжелых доспехах, с широкими мечами в руках. Стеной должны встать они на пути врага, стеной должны заслонить следующий ряд бойцов — ряд копейщиков, где перемешались солдаты короля и простые ополченцы. Когда накатит волна мертвяков, они крепко упрутся в землю ногами и опустят копья. Выдержат натиск, сколько смогут, а потом выхватят клинки и смешаются с третьей линией, в которой заняли места самые разные бойцы: мечники в кольчугах и легких кожаных доспехах; ополченцы в самодельных куяках, вооруженные тесаками, топорами, плохонькими мечами, палицами и молотами; потерявшие лошадей всадники; лучники, убравшие бесполезные теперь луки… Кавалерия встала на флангах, так, чтобы пехота не мешалась под ногами, не сковывала действия, когда конная лава ударит по мертвякам с боков…

Враг не должен пройти на Кладбище.

Тревожить могилы не позволено никому.

34

— Почему Кхутул так сюда рвется? — спросил Гиз. — Зачем ему могилы? Неужели он хочет поднять всех мертвецов, что похоронены здесь?

— Это невозможно, — покачал головой Страж. — Те, что легли в эту землю, уже не подчиняются дару некроманта. Они упокоены здесь навечно.

— Тогда почему он хочет захватить Кладбище?

— Потому, что он знает то, о чем знают лишь немногие, — назидательно проговорил Страж.

— Постарайся быть кратким, отец, — сварливо сказал Огерт. — Я помню, что ты любишь говорить присказками, но сейчас для этого не лучшее время.

— Помолчи, — отмахнулся Страж. — Я знаю, что делаю. Вы должны выслушать всё. Внимательно выслушать. Для того я вас и созвал…

Они сидели за старым столом, смотрели в окно, из которого открывался знакомый с детства вид: куст сирени, три улья, две тропинки, расходящиеся в разные стороны, теряющиеся среди зеленых бугров могил, далекая кладбищенская стена, подпирающая небо.

В доме было тихо и прохладно. Пахло медом и травами.

— Кхутул не простой некромант, — сказал Страж. — Он маг, носитель множества даров. А такие люди не могут просто жить, они всегда хотят чего-то большего, лучшего. Они не умеют стоять, им просто необходимо куда-то идти. Они не умеют довольствоваться тем, что есть, они всегда хотят всё изменить. И потому они выдумывают для себя некую цель, а потом всю жизнь к ней стремятся, не замечая, как это движение меняет их, делает одержимыми, превращает в демонов… Кхутул одержим, его изощренный разум болен. Кхутул считает себя высшим существом и жаждет изменить мир. Он хочет неограниченной власти и вечной жизни. Он рассчитывает занять место Короля и мое место. Кхутул искренне думает, что улучшит мир, но на самом деле он его сломает… — Страж покачал головой, выдержал паузу, внимательно оглядел притихших слушателей. И, откашлявшись, продолжил:

— Да, мир в чем-то несправедлив. Люди страдают, болеют. Всю жизнь они живут, страшась смерти, а умирают, так и не нажившись… Но каждая прожитая жизнь — не напрасна. И в этом высшая справедливость Творца. Души людей, их знания, опыт — все переходит в эту землю, питает ее и рождает новую жизнь. Кладбище — это не просто место захоронения, это всё, чем жили миллионы людей, ваши отцы, деды, прадеды, то, о чем они думали, чему учились, что делали, чувствовали. Здесь, на Кладбище покоится могучая сила. И здесь же, на Кладбище, всходят новые жизни. Они проклевываются бледными слабыми ростками, но их питает эта плодородная земля, и ростки крепнут, тянутся вверх, цветут… Это не просто трава. Это человеческие жизни, взошедшие на могилах. Я слежу за ними. А Король их стережет…

Страж замолчал, глядя в окно, то ли о чем-то думая, то ли чего-то выжидая.

— Мне кажется, что я знала это, — тихонько сказала Нелти, поглаживая Усь.

— Кхутул тоже об этом знает, — заметил Страж. — Потому и стремится сюда.

— Трава на могилах — это людские жизни? — не веря услышанному, переспросил Гиз.

— Да, охотник, — подтвердил Страж. — Когда где-то появляется на свет новый человек, здесь проклевывается росток. Ребенок растет — и росток становится выше. Некоторая травка рождается в тени другой — и растет чахлая, болезненная. Я могу дать ей больше света, но для этого надо вырвать старую, начинающую сохнуть траву, или ту, что никогда не зацветет. И если я вижу, что слабый росток готов расцвести, я выполю все, что ему мешает. Наверное, это несправедливо. Но я стараюсь об этом не думать. Я просто слежу за травой и цветами.

— Ты не человек, — проговорил пораженный Гиз.

— Я Страж Могил. Слуга Кладбища.

— Ты — сама смерть, — уставившись в пол, холодно сказал Огерт.

Страж улыбнулся:

— Когда-то — очень давно — меня часто так называли, видимо, забывая о том, что я не только отбираю жизни, но и ухаживаю за ними.

— А ты знаешь, где наши травинки? — спросила Нелти.

— Конечно, знаю, — ответил Страж. — Уже много лет я любуюсь на ваши цветы. А ведь однажды они чуть не погибли.

— Ты покажешь их нам?

— Нет.

— Почему?

— Вам незачем видеть, насколько хрупки ваши жизни.