Отец стал пристально вглядываться в его лицо, долго храня суровое молчание и трясясь от гнева. Наконец, не сводя с него тяжёлого взгляда, он указал на дверь, чтобы тот вошёл. И хотя в этот момент скрыться с глаз долой было для Ясина куда лучше даже, чем продолжать жить, под действием ужаса и смущения он не смог сделать и шага. Отцу это надоело, и на его угрюмом лице промелькнули предвестники скорого извержения вулкана. Он зарычал, а глаза его, в которых отражался дрожащий свет лампы, что была у него в руках, испустили искры…

— Поднимайся же, преступник! Собачье отродье…

Но Ясин лишь ещё крепче прирос к своему месту, пока отец не набросился на него и не вцепился в него правой рукой, грубо волоча его к двери. Там он со всей силы толкнул его, и тот чуть было не упал прямо лицом в землю, но успел удержать равновесие и в ужасе обернулся назад, подпрыгнул и рванул вперёд в кромешной темноте.

42

Об этом позорном случае с Ясином знали ещё двое — помимо отца и Умм Ханафи — Амина и Фахми. Они оба слышали крик Умм Ханафи и из своих окон смогли наблюдать за тем, что происходит во дворе между юношей и его отцом, а потом, не мудрствуя лукаво, догадались о том, что там было, хотя господин Ахмад поведал жене о поступке сына и спросил её, что ей известно о нравственном облике Умм Ханафи. Амина выступила в защиту служанки и рассказала ему о том, что ей было известно о её нраве и честности. Он упомянул, что если бы не её крики, то никто бы и не узнал о том, что там произошло. Прошёл час, а Ахмад всё ещё поносил Ясина и осыпал его проклятиями, а также и себя, потому что «не следовало порождать детей, чтобы они вот так нарушали своими зловредными страстями его безмятежный покой!»

Гнев отца распространился на весь дом и его обитателей!.. Лишь Амина хранила молчание в это время, как и после того, будто ничего не понимая. Фахми тоже притворялся, что ничего об этом деле не знает — он сделал вид, что охвачен глубоким сном, когда брат, задыхаясь после такой проигранной им битвы вернулся в комнату. Впоследствии он ничем не выдал свою осведомлённость. Ему было неприятно, чтобы брату стало известно, что он всё знает о его унижении, ибо уважал Ясина за то, то тот был его старшим братом. Это уважение не закрывало его глаза на обнаруженное им безрассудство брата, даже несмотря на то, что сам Фахми был куда культурнее и умнее Ясина. Ясину, казалось, не было дела до того, нужно ли заставлять своих братьев уважать себя, и он шутил и играл с ними. Но Фахми продолжал уважать его. Возможно, его стремление пощадить брата относилось к его развитой не по годам воспитанности и серьёзности.

А вот от Хадиджи не укрылось на следующий день после того происшествия, что Ясин не спустился позавтракать в присутствии отца, и она с удивлением спросила, что помешало ему. Отец ответил, что он ещё не переварил свадебный ужин, и тогда девушка, с присущим ей от природы недоверием почувствовала в словах отца какой-то подвох и догадалась, что причина отсутствия за столом брата — отнюдь не несварение желудка. Она спросила у матери, но та не смогла найти убедительного ответа. Затем Камаль пришёл в столовую и тоже задал вопрос, но не из любопытства или сожаления, а скорее в надежде отыскать в ответе что-нибудь такое, что бы обрадовало его — например, что за столом у него какое-то время не будет такого опасного соперника, как Ясин.

Всё это так бы и кануло в лету, если бы Ясин не покинул дом тем же вечером, не поучаствовав даже в традиционном семейном распитии кофе. И хотя он извинился перед Фахми и матерью, сказав, что его связывает одно обязательство, Хадиджа откровенно заметила:

— Что-то в этом кроется, я же не дурочка какая-нибудь… Даю руку на отсечение, что Ясин изменился.

Мать, услышав её слова, с волнением сообщила им о том, что отец гневается на Ясина по некой неизвестной ей причине… Так прошёл час, а они всё строили догадки. Амина и Фахми соучаствовали, скрывая истину.

Ясин продолжал избегать отца за столом, пока его не позвали как-то утром зайти к нему до завтрака. Приглашение это не было для него неожиданным, хотя всё равно взволновало — он уже давно ожидал этого день за днём, чтобы убедиться в том, что отец не удовлетворится только тем, что тогда так грубо тащил его за собой в дом, так что он, Ясин, чуть не упал лицом в землю. Нет, отец так или иначе вернётся к тому его проступку, и может быть, его ждёт расправа, не подобающая для такого чиновника, как он. Эти мысли занимали его ум, когда он покидал дом. Он и сам не знал — навсегда или ненадолго. Отцу, каким он узнал его в доме у Зубайды, было просто неприлично так строго относиться к допущенной Ясином ошибке. Впрочем, и ввязываться в такое дело человеку с его-то достоинством тоже было неприлично. Самым благородным поступком с его стороны было бы отпустить сына на все четыре стороны. Да вот только куда?… Ему остаётся только начать жить одному, независимо от отца, но это ему не под силу.

Он и так, и этак обдумывал это дело, прикидывал расходы, задаваясь вопросом, сколько же после всего у него останется денег на развлечения: на кофе в кофейне господина Али, на винную лавку грека-Костаки, на Занубу. Пыл его стал утихать, пока совсем не потух, словно свеча в лампе, которую потушил сильный порыв ветра. Чувствуя, что занимается самообманом, он говорил себе: «Вот если бы я покорился шайтану и ушёл из дома, то создал бы скверную традицию, не достойную нашей семьи. Что бы ни говорил или ни делал мой отец, — он мой отец, и вряд ли будет несправедлив по отношению ко мне». Затем прикинувшись, что