Он сообщает Фредерике, что заявление будет отправлено по почте, что оно будет зарегистрировано в Управлении по бракоразводным делам и, если ответчик намерен его опротестовать или подать ответное заявление, он должен явиться в управление лично. Если он не поддерживает заявление, он должен письменно уведомить об этом адвоката истца. Он спрашивает Фредерику, как, по ее мнению, поступит ее супруг.

Фредерика задумывается. Ей представляется угрюмое лицо Найджела, склонившееся над листом бумаги казенного формата. Побои, топор, похабные картинки… Представляется его бешенство. Лицо его синеет, чернеет – демонское лицо. Она, как бы защищаясь, складывает руки на груди.

– Он так просто не сдастся. Пойдет в наступление. Будет бороться за Лео.

– Тогда и мы пойдем в наступление. Наступать будем грамотно. Понадобятся свидетели актов жестокости. Суд не всегда доверяет показаниям одного из потерпевших супругов, если они не подкреплены свидетельскими показаниями. Врачи, члены семьи, друзья – кто-нибудь видел хотя бы следы насилия? Важный довод в нашу пользу – супружеская неверность. Доказать ее можно, если утверждение о вашем заболевании справедливо – что опять-таки должно быть подтверждено медицинским свидетельством. Вы имеете представление, где бывал ваш супруг во время своих отлучек, с кем встречался, что делал?

– Я не спрашивала. Я ведь особенно и не возражала. Мне хотелось жить своей жизнью. Он все ездил куда-то с Пейнаккером и Шахом по делам своей судоходной компании, кажется. Те состоят во многих лондонских клубах, куда я, по понятным причинам, ни ногой. Помню, один называется «Сластена». И еще один: «Клубничный клуб». Его рекламную брошюру я как-то видела. Восточные официантки – словно танец живота исполнять собираются: шелковые шаровары и бюстгальтеры. С кисточками на сосках. Помню, говорили, что Шах с ним как-то связан финансово.

– Знаю я эти заведения, – выговаривает Бегби не без удовольствия; Фредерика смотрит на него в упор. – Знаю публику, которая их посещает, – уточняет он, поймав взгляд Фредерики. Та молчит. – Первоклассные шлюшки и девочки по вызову.

Для Фредерики это не новость, но она об этом не задумывалась: это ее не касается. Что значит «не касается»? Это значит, объясняет она себе, переходя в кабинете адвоката на юридический язык, что она не имеет права владения на тело Найджела. Она хочет жить своей жизнью. Если бы ее не держали взаперти, то теоретически она признала бы право Найджела на собственную жизнь… Так ли? А омерзение и стыд при виде похабных картинок? Омерзение, стыд и ничего привлекательного. Доведись ей попасть в «Сластену» или «Клубничный клуб», она, скорее всего, и там ничего привлекательного не нашла бы.

Бегби словно читает ее мысли:

– Суд может признать наличие непристойной литературы в имуществе ответчика лишь косвенным доказательством супружеской неверности. Если женщина посещает бордель, это считается неопровержимым доказательством измены. Если бордель посещает мужчина, это улика веская, но неопровержимым доказательством она не является.

– Интересно, – сухо произносит Фредерика.

Бегби, как видно, наслаждается ее смущением – должно быть, приписывает его игре воображения, рисующего ей взаимодействие тел; на самом же деле ее смущает несоответствие истинных причин ее боли и тех улик, которые дадут юридические основания эту боль остановить. Если б я вовремя насторожилась из-за всяких «сластен», я бы здесь сейчас не сидела, думает она, потому что я не махнула бы на все рукой и дело повернулось бы иначе.

– Если мы будем настаивать на расторжении брака, – продолжает Бегби, – надо предусмотреть возможные основания для отказа. Обдумайте такие варианты: отрицание обвинений, попустительство, потворство, сговор. Если допустить неосторожность, ваше отношение к внебрачным связям супруга вполне может быть квалифицировано как попустительство. Суд по своему усмотрению может выдвигать и другие основания для отказа. Обдумайте такие варианты: обвинение в супружеской неверности или жестоком обращении со стороны истца. О всякой своей измене – по закону я обязан предупредить – вы должны сообщить в конфиденциальных показаниях, которые будут переданы суду: предавать их огласке или нет, решает суд.

– Нет, – произносит Фредерика. – Я не… не совершала…

– Вероятнее всего, как сторона ответчика, так и суд могут поинтересоваться, были ли ваши отношения с мистером Томасом Пулом совершенно…

– Да, были. Это для удобства. У него были дети, и квартира, и работа. Мы по очереди присматривали за детьми. Он приятель и коллега… моего отца. – Не на шутку возмущенная, Фредерика решает об Александре помалкивать.

– Так, хорошо. А сейчас, значит, вы проживаете у женщины. Хорошо. И больше точно никого? Если противная сторона захочет воспрепятствовать разводу, она станет выяснять…

– Никого.

– А ваши приятели, против присутствия которых возражал ваш супруг? Они мужчины или женщины?

– Мужчины.

– Но оснований для ревности или подозрений у него не было?

– Ни малейших. Они мои друзья, и больше ничего.

– Так было всегда?

– Не всегда и не со всеми. В Кембридже я… спала кое с кем.

– Ну, понятно. Добрачное невоздержание к общественной морали прямого отношения не имеет. Однако этот факт может навести кого-то на мысль, что вы не считаете себя обязанной довольствоваться связью с одним мужчиной, и это повлечет за собой вопросы о вашем последующем поведении.

– После брака я больше ни с кем не спала, – говорит Фредерика.

Любопытно: говорит правду, но такое чувство, будто лжет, и ее выведут на чистую воду. Наверно, оттого, что Бегби, ее адвокат, не склонен ей верить.

Бегби снова читает ее мысли:

– У адвокатов профессиональная привычка: сомневаться в любом утверждении. Я, конечно, готов поверить, что вы оставались верны своему супругу.

– Ну что это: «верна – не верна», – возражает Фредерика. – Я, кажется, вообще не понимаю, что такое «верна». Но что я больше ни с кем не спала, это правда.

– Хорошо-хорошо.

И все-таки Фредерику не оставляет чувство, что адвокат ею недоволен. Что она говорит и делает что-то не так, как положено. Может, потому, что не плачет? В последнее время любой наплыв чувств заставляет ее держаться бесстрастно. Это смолоду она могла раскричаться, разреветься. Сегодня надо держать себя в руках. Оставаться умудренной, искушенной. И она как-то чувствует, что ее бесстрастность и искушенность Арнольда Бегби не устраивают.

На улице Фредерика видит знакомый садик за железными прутьями, на траве резвятся те же дети с теми же мамашами. На мамах теплые пальто, такие короткие, что ноги почти оголены, и вязаные шапочки ярко-малинового цвета. Они лезут в кусты за блестящим сине-белым мячом из пластика. Дети со смехом носятся взад-вперед, мамаши в детских одеяниях призывают их «смотреть под ноги». Фредерика чувствует себя как зверь за решеткой, как зверь, попавший в охотничью сеть. В клетке на колесах или в сети, висящей на дереве, беспомощно рычит что-то живое. Сеть сплел не Найджел, который что есть духу мчался за ней с топором и топором пустил ей кровь. Сеть сплетена из слов, которые, по ее ощущению, к происходящему не