– Подожди нас, отец, – попросил Вырыпаев, – мы скоро.

– Давайте, давайте, – произнес лихач благожелательно, он словно благословил своих седоков, – мне спешить некуда. – Оглядел их оценивающим взглядом. – Вам бы оружие какое-никакое надо бы с собой прихватить. Пулемет ручной, английский, неплохо бы с собой иметь, поскольку тут вы, как я понимаю, окажетесь гостями незваными.

Гости незваные были вооружены лишь пистолетами. А что такое пистолет – только хлопать может… Сигнальное оружие. Хлопками пистолетными удобно поднимать солдат в атаку.

– Ничего, – произнес в ответ Каппель, – обойдемся тем, что есть.

Он вспомнил, как с прутинкой ходил на митинг к шахтерам Аша-Балашевского завода. Куда страшнее ситуация была, и то обошлось.

– Ну, смотрите, господа, – произнес лихач, черенком кнута приподнимая шапку, плотно, натянутую на голову. – Мое дело – предупредить, ваше – начихать на предупреждение.

Каппель и Вырыпаев поднялись на крыльцо – вдвоем, идя рядом, почти безоружные, открыли дверь в дом, в котором в просторной прихожей сидели человек пятнадцать дюжих земцев. В углу стояли винтовки.

А вот и английский ручной пулемет, о котором только что говорил возница-лихач: «люська» с насаженной на ствол плоской тарелкой магазина. Стоит пулемет в сторонке, на конторке с бумагами.

Увидев пришедших, земцы удивленно вытянули головы. Каппель вежливо поздоровался с ними, представился:

– Я – генерал Каппель.

Часть вытянутых голов поспешно нырнула в плечи: кого-кого, а генерала Каппеля они не ожидали увидеть здесь. Один из земцев – горбоносый парень с черными буйными волосами тоскливо покосился на пулемет – неплохо бы эту штуку иметь сейчас в руках, а не на конторке, да вот только никак он не успеет добраться до «люськи» – пришедшие раньше свалят его. Вздохнул зажато:

– Ййы-ыхы-ы!

Генерал этот грустный вздох заметил, парня раскусил, но вида, что раскусил его, не подал.

– Я благодарен вам за то, что вы сохранили армейское добро, – сказал земцам Каппель, – не дали его растащить. Власть в Мариинске временно переходит к военным, в городе несколько дней будет стоять армия. Должны подтянуться обозы, отставшие… Люди в армии – голодные, холодные, неодетые, необутые, обозленные неудачами, больные – всяких полно, словом. Нужна теплая одежда. Очень нужна, – Каппель обвел глазами сытые лица земцев, – без теплого обмундирования армия погибнет. Вы – русские люди, и те, кто находится в армии, – тоже русские. Я вам все изложил, как на духу… А дальше думайте сами.

Земцы молчали. Каппель натянул на руки перчатки, щелкнул кнопками – в установившейся тиши звук этот был особенно громким, – и, поклонившись земцам, вышел.

Вырыпаев молча последовал за ним, на крыльце сквозь зубы всосал в себя воздух, глянул на широкую, заваленную ранним снегом улицу.

– А я думал, вас отсюда не выпустят, господа, – простодушно удивился лихач, увидев своих седоков живыми и невредимыми.

– Это почему же?

– Да уж больно народ в земской управе собрался серьезный… Всех чужаками считает, даже собственных баб.

– Завтра будет видно, серьезный здесь собрался народ или нет, – спокойно проговорил Каппель.

– Но, милый! – лихач хлестнул коня, и тот, легко сдернув кошевку, с места взял крупной рысью – только снег стеклисто захрустел под полозьями. – Давай, милый, застаиваться тебе вредно.

Конь прибавил ходу.

– Может, действительно, проще было забрать ключи от складов силой? – проговорил вопросительно Вырыпаев, подтыкая под себя край меховой полости, которой была накрыта кошевка.

– Зачем? Земцы ключи сами принесут.

Утром около станционного здания, где расположился штаб Каппеля, появилась делегация земцев – приехали на нескольких кошевках, с шумом и шутками выбрались из них, извлекли широкий блестящий поднос, застелили его полотенцем, сверху водрузили свой, пропеченный до румяной корки каравай, рядом поставили солонку и положили толстую связку ключей – от всех складских запоров. Выстроившись в цепочку, земцы неспешно двинулись к штабу.

Вырыпаев, наблюдавший за этой картиной из окна, сказал генералу:

– Вы были правы, Владимир Оскарович. Ничего не надо брать силой.

Генерал промолчал.

…В принципе земцы тоже были предателями, но предатель предателю – рознь. С земцами он, например, стал разговаривать, с генералом Зеневичем – нет. Губы у Каппеля брезгливо шевельнулись, он подтянул к себе повод, глянул на черные задымленные скалы канских берегов и тронул коня с места.

Рот у Каппеля снова искривился брезгливо: ведь Зеневич давал присягу – не только царю давал, но и России и предал их, пресмыкается перед разными местечковыми начальниками, вершителями судеб, которым от России нужно только одно – чтоб кошелек у них никогда не был тощим и чтобы бабы их ходили наряженные, как на свадьбу, поблескивая золотыми зубами и разными дамскими цацками – сережками, кулонами, перстнями, камеями, подвесками да цепочками всякими, – чем больше у них будет этого металла, тем лучше.

Каппель неожиданно застонал и ткнулся головой в холку коня.

Бойченко стремительно, будто птица, метнулся к нему. Генерал был без сознания.

– Насморков! Насморков! Ко мне! – выкрикнул Бойченко громко, неосторожно хватил холодного воздуха, захлебнулся им, окутался паром, замахал отчаянно на малорасторопного денщика: генерал без сознания, а тот по-налимьи губами шлепает, окрестностями любуется.

Насморков запоздало подоспел к приятелю. Рядом оказался и генерал Войцеховский, исхудавший, заросший щетиной. – Каппель приказал подчиненным не бриться, чтобы было поменьше обморожений – все-таки какая-никакая, а защита есть, бывает, и маленькая щетина от большого волдыря спасает.

Втроем они сняли Каппеля с коня, кинули на снег несколько шинелей, имевшихся в хозяйстве у Насморкова, проворный Бойченко ринулся в обоз пошерстить какого-нибудь купца, излишне вольно чувствовавшего себя.

Минут через десять Бойченко пригнал из обоза сани вместе с возницей – редкобородым, похожим на татарина мужиком. Каппеля уложили на сани, сверху прикрыли двойной меховой полостью – она была сшита с умом, специально, чтобы держать здешние морозы, и Войцеховский скомандовал хриплым, надсаженным морозом голосом:

– Вперед!

Мимо уже тянулись сани обоза – колонна проследовала мимо, не останавливаясь.

– Поспевай, любезный! – подогнал Войцеховский редкобородого возницу.

Тот с интересом глянул на беспамятного генерала и щелкнул кнутом.

Гнедой конь – по всему видно, находился не на голодном пайке, у хозяина имелся припас овса, – резво рванул вперед, взбил синеватую ледяную пыль, прогрохотал полозьями по проступившей сквозь снег наледи и вскоре обогнал обоз.

Войцеховский, забравшись в седло, догнал сани верхом, а Бойченко с Насморковым повели коня генерала в поводу.

– Проклятая зима! – угрюмо просипел Насморков. – Сколько же она еще возьмет своего, сколько людей погубит! – он потрепал коня за заиндевелую морду, на ходу проверил ноздри – не забиты ли ледяными пробками?

Конь ответно толкнул мордой денщика.

– Тихо! – воскликнул тот, получив хороший тычок в спину. – Обрадовался, что седока нет. Ну и тварь же ты безголосая, – проговорил Насморков сварливо. – А еще лошадью называешься!

Поймав взгляд Бойченко, денщик замолчал, но молчал он недолго – глянул вверх, на задымленное небо, выставил перед собой палец:

– Сегодня теплее, чем вчера.

– Вряд ли, – усомнился Бойченко. – Снег визжит меньше.

– Это еще ничего не значит. Из земли пробиваются теплые пары, они и делают снег мягким.

Словно в подтверждение этих слов впереди вдруг зашевелилась огромная, тускло поблескивающая ледяными наростами скала, вверх взметнулось упругое снежное облако, рассыпалось с грохотом, и от скалы начал медленно отваливаться