Девушка не знала, что случилось, но ее сердце не было камнем, а глаза – стеклом. Она чуяла беду и читала страх на чужих лицах. Боялись все, кроме Первородного, и это было плохо, потому что наступала последняя ночь. До полуночи Первородный еще может взять в руки огонь и остановить реку, потом станет поздно.

Мэллит умоляла, она стояла на коленях, заклиная любимого ночами Луны и его кровью, а он смеялся и не верил. Брат достославного из достославных преступил закон, и рука Судеб его покарала, но любимый не верил и в это. Гордый и справедливый, он решил, что правнуки Кабиоховы задумали обман, и отвернулся от них, но молот Судеб бьет наверняка – к утру город внуков Кабиоховых будет мертв, и только Луна оплачет ушедших.

– Золотистые топазы просто созданы для ваших глаз…

– У его величества безупречный вкус…

– Но платье должно быть зеленым.

– Лучше желтым. Моя дочь в желтом и розовом выглядит чудесно, – вздохнула помощница царственной. – Когда Одри Лаптон, а он двоюродный брат графа Рокслея по матери, увидел ее, он погиб…

– Погиб? – переспросила Мэллит. – Погиб?!

Она наденет золотые, как горный мед, камни, ведь их прислал любимый. Если ей и нареченному Альдо суждено уйти в лунную бездну из разных мест, пусть на ней будут ценности, которых касались дорогие руки.

– Создатель, – немолодая и пышная трясла головой, и ее серьги качались, – я забыла, что вы приехали из Алати. Барон Лаптон влюбился в Джинни с первого взгляда и попросил ее руки. Разумеется, мы с моим супругом сказали «да». Лаптоны – хорошая партия даже для Мэтьюсов, хотя Джинни могла рассчитывать и на большее. Ее красота достойна сосновых ветвей и золотистых топазов… Да что я говорю, она достойна сапфиров, это признавали все, но Одри отказа не пережил бы!

Счастливый Одри, он полюбил и услышал, что он любим. Наши души – зеркала, перед которыми потомки Кабиоховы зажигают по свече. В одном зеркале – лишь один огонек, но, когда зеркала глянут друг на друга, меж ними ляжет звездная дорога от встречи до смерти. Это и есть любовь.

– Ужин сервирован в Малой столовой, – напомнил высокий и важный, и Мэллит, как ее учили, наклонила голову.

– Я иду. – В Сакаци было легче, в Сакаци ее не трогали. В древнем замке смеялись и пели, а в саду были качели. В Сакаци Первородный говорил о любви, и за его спиной не стояла смерть в короне. Любимый говорит, что он не обманул, но сам был обманут, и что Кабиох не допустит гибели наследника своего, но как не бояться, идя по волосу над морем огня?

– Баронесса Мелания Сакаци! – Возглашающий ударил об пол жезлом, Мэллит вздрогнула и расправила плечи. Она все помнит, ее зовут Мелания, она носит подшитые платья и называет собеседников по имени. Переступив границу границ, достославный из достославных назвался Жеромом и открыл подбородок, но недостойная отреклась от своих корней раньше. Когда стала любящей и поняла, что любима.

– А вот и моя прекрасная кузина. – Первородный был здесь, и это стало величайшим даром. Им не придется искать друг друга в исполненной света пустыне, ведь они уйдут рука об руку.

– Недо… Я недостойна внимания вашего величества. – Пусть последняя ночь станет ночью счастья! – Но я буду пить вино и радоваться.

– В Черной Алати девушки слышат мало комплиментов, – улыбнулся любимый, – а зря, ведь они прелестны!

– Ваше величество, – неприятный с разными глазами наклонил голову, – позвольте мне исправить упущение алатских мужчин. Сударыня, знаете ли вы, что ваши очи – осенние листья, пронизанные солнцем?

– Граф, – серый человек едва шевельнул губами, – какое счастье, что Дидерих отдал дань всем глазам, кроме красных.

– Мелания, – как нежен взгляд любимого, но между ними изобильный стол и чужие взгляды, – представляем вам графа Кракла, тонкого ценителя женской красоты, и Повелителя Волн герцога Придда. Он недавно лишился семьи, что печальным образом сказалось на его учтивости. Не сердитесь на него.

Потерявший родных что листок срубленного дерева и пчела сгоревшего улья, но как же легко уходить последним, не глядя назад. Серый человек еще не знает, сколь счастливо его несчастье. Не знающие о судьбе своей и не верящие в худшее смотрели на нее, и Мэллит улыбнулась.

– Я не сержусь, а сердце мое плачет о потере Перв…

– Герцога Придда, – голос любимого зазвучал чуть громче; он не хотел, чтоб недостойная ошиблась, он до сих пор думал, что вновь увидит солнце.

– Прошу прощения у Повелителя Волн, – пролепетала Мэллит, и шрам на груди отозвался острой болью, напоминая о неизбежном.

– Это я прошу прощения, – серый поднялся из-за стола, сверкнула золотом цепь. – Я ваш покорный слуга, сударыня.

– Герцог Придд готов пойти к вам на службу, – любимый рассмеялся весело и беззаботно. – Мы ждем от него подобных слов с осени, но он прячется в своем особняке.

– Как и положено Спруту, – сказал именуемый Ричардом. Повелевающий Скалами, он любил Первородного всем сердцем, и Мэллит ему доверяла.

– О да, – именуемый Приддом не умел улыбаться. – Сударыня, с вашего разрешения я верну герцогу Окделлу его любезность. Заняв особняк, в котором он сейчас властвует, он уподобился истинному вепрю.

– Господа, – тот, кто звался Краклом, вскочил, в руке его был хрустальный кубок, – мы забываем о главном. О снизошедшей на нас красоте. Здоровье прекрасной Мелании!

Мэллит торопливо выпила вино, но змеиный холод не отпускал. Любимый смеялся, шутил, о чем-то расспрашивал косоглазого и первородных, а за стенами свивала кольца и шуршала чешуей смерть, и как же она была голодна!

3

Улицы пусты – ни людей, ни кошек, ни крыс, только молчаливые дома, всадники за спиной и лунные тени впереди. Шаг за шагом, улица за улицей, поворот за поворотом. От дворца к Багерлее. Мимо бывшей площади Фабиана, мимо продрогшего Старого парка, мимо затаившегося темного особняка со спрутом на фронтоне и дальше, в обход мертвой Доры.

Пустая, холодная, сухая ночь. «Ночь расплаты», как назвал ее Енниоль, но расплата не торопится, а кони сворачивают на улицу Святой Милисенты. Зимой в эту пору домов лучше не покидать, а они едут сквозь полумертвый город и собственные сны. Надо бы бояться, но он не боится. Не потому, что верит сюзерену, а не достославному, просто страх вытек вместе со странными снами и любовью. Нет, он помнит и закатную волну, и пегую клячу, и глаза Мэллит, но помнить – не значит чувствовать, а не чувствовать – это почти забыть.

– Карваль, вы видели воспитанницу Матильды?

– Да, Монсеньор. Очень красивая девушка.

– Она боится этой ночи.

– Этой? – маленький генерал казался удивленным. – Но почему?

– Не знаю, – солгал Эпинэ. – Я не алат, но Мэллица что-то чувствует.

– Женщины чувствуют больше мужчин, – признал Карваль, – но меньше лошадей, а лошади не хотят приближаться к