– Я тоже не хочу, – Робер привстал в стременах, вглядываясь в провал улицы, там не было ничего. – Поворачиваем. Проедемся к Нохе и домой.

– Дювье доложил, что его высокопреосвященство поднялся к себе в десять вечера, – голос Карваля стал деревянным. – Монсеньор, не лучше ли вернуться прямо сейчас? Вам предстоит трудный день.

– Трудный… – Вряд ли кардинал спит, скорее уж варит шадди и ждет очередного рассвета. Появится ли он в суде? Альдо надеется, что нет, но Левий непредсказуем, и он не хочет смерти Ворона.

– Ракану не понравится ваша встреча, – Никола поправил сползшую на нос шляпу, в лунном свете пар из генеральского рта казался зеленым.

– Не понравится, – Эпинэ тоже умеют быть упрямыми, – но он не узнает.

Где-то громко, с надрывом завыла собака. Дракко топнул ногой и обернулся: в огромных глазах плясала мертвая звезда.

– Карваль, у меня к вам просьба.

– Да, Монсеньор.

– Воспитанница ее высочества… Если со мной что-нибудь случится, позаботьтесь о ней.

– Конечно, Монсеньор, – короткий внимательный взгляд. Что подумал маленький генерал? Что его Монсеньор влюблен? Если бы!

– Благодарю. – Никола обещал, и он сделает. Если выживет маленький южанин, выживет и Мэллит. От смерти спасти можно, а ты попробуй спасти от любви. Она сама загорается и сама гаснет. Пепел можно ворошить сколько душе угодно, не будет ничего, только серая пыль на руках, на душе, на памяти… Когда он сгорел? В Золотую ночь или увидев повешенных во дворе родного замка? Почему он не заорал на Карваля, не повернул Дракко, не ускакал в Ургот? Тогда крови на нем еще не было, по крайней мере той, что не смыть.

– Никола.

– Да, Монсеньор.

– Вы верите в проклятия и конец времен?

– Нет. – Иноходец попытался вглядеться в лицо южанина, но мешала лунная вуаль. – Нет, Монсеньор, не верю.

А Енниоль верит. Гоган собрался умирать вместе с Олларией, а ночь для расплаты и впрямь подходящая, только это было бы слишком просто.

– Генерал Карваль, я рад, что вы со мной, но лучше бы вам увести людей в Эпинэ. Там есть чем заняться.

– Монсеньор, мы уже говорили об этом. Мы не уйдем.

– Если Ворона казнят, от нас не оставят ничего.

– Понимаю, Монсеньор, но мы не уйдем.

– Ваша верность вас прикончит.

– Лучше меня прикончит верность, чем измена. Люра и Джереми ловили других, а поймали себя.

– Джереми не найдут?

– Живым никоим образом, а мертвым – когда вам будет угодно.

– Вы бы предпочли пораньше?

– Пожалуй, да.

– Я бы с вами согласился, если б не Дикон, то есть герцог Окделл.

– Окделлу не нужна правда, Монсеньор, иначе он ее бы уже знал.

– Откуда?

– Закатные твари, достаточно проехать по городу, и вот она! Окделлу даже Дора не помогла. Простите, Монсеньор.

– Пустое.

Пустое, но разговор увял. Светила луна, отчаянно ныло запястье, а накрывшая город тишина давила чудовищной подушкой. Если обойдется, сюзерен окончательно уверует в свою звезду, хотя куда уж больше… Эгмонт затевал восстание, не веря в победу, погиб сам и погубил других. Альдо в поражение не верит, и дорога его оборвется не сейчас.

Правнуки Кабиоховы знают много, но с чужих слов. Ночь Расплаты может оказаться такой же сказкой, как и Ночь Луны. Мэллит гуляла запретными ночами и жива, ее семья блюла обычаи и погибла. Придды пережили все мятежи и угодили в Багерлее, потому что Манрикам захотелось от них избавиться, или это и есть возмездие? Если не мстишь ты, мстят за тебя, но кто? Не Создатель же…

Дракко остановился и опустил голову. Так он стоял у ворот Агариса, но крысы из Олларии еще не ушли.

– Лошади боятся идти вперед. – Можно подумать, он не заметил.

– Вижу. Вы все еще не верите в проклятие?

– Нет, Монсеньор, но в этом городе есть много неприятного.

Сзади – сгрудившиеся всадники и испуганный храп, впереди – мощные, облитые лунной мутью стены. Раньше в Нохе молились, потом стали убивать друг друга, а теперь молитвы смешались с кровью. Когда убивали Айнсмеллера, на небе было солнце, почему же убийц захлестнула лунная зелень? Луна холодна, она знает больше солнца, как пепел знает больше огня.

– Вы правы, Никола, едемте домой.

4

Мэллит не спала, не могла. Стоя у окна, она ждала неизбежного. Достославный из достославных думал о Шаре Судеб, ничтожная – о любви и о мече, занесенном над головой любимого в Ночь Расплаты.

За обитыми шелком стенами спали слуги и бодрствовали стражи, но ставшая Залогом лишалась и первого, и второго. Мир раскачивался, словно она летела на качелях над мглистой бездной, но не было в полете ни радости, ни легкости, только гибель.

– Ты, – шептала голодная мгла, – ты… Ты… Мэллит прикрыла глаза, стало еще хуже, потому что молочно-зеленая муть сгустилась в лицо с раздувающимися ноздрями. Незнакомое, красивое, одержимое.

– Ты, – сказали припухшие губы, – ты…

– Нет! – Девушка изо всех сил вцепилась в показавшийся ледяным подоконник, отвратительное лицо треснуло, разбилось на тысячи тысяч осколков, шорох остался. Так не скребутся мыши, не шепчутся листья, не шуршит одежда.

– Ты, – кто-то требовал, звал, негромко смеялся, предвкушая встречу, – ты… ты… ты…

Шепот кружил по спальне мушиным роем, обливал лунной мутью, обручем сжимая виски, сыпал в глаза ледяное крошево, но опустить веки было немыслимо – из тусклого марева тотчас проступали тонкий прямой нос и твердый подбородок. Остальное скрывала дрожащая пелена, как вода прикрывает утопленника.

– Госпожа моя… Горе! Дочь сердца твоего не может узнать тебя!

– Ложе ее в крови, и это кровь сердца.

Мать, сестры, служанки, бледные, испуганные, живые…

– Зрачок очей моих… Мэллит, твое имя в сердце моем! Очнись!

– Полотно!.. Сунелли, поторопись во имя света Кабиохова…

– Достославный из достославных… Он знает… Он вышел из дома, он идет…

– Он уймет кровь и вернет огонь очагу.

– Будь он проклят, отнявший радость сердца моего… Ответь родившей тебя! Ответь!

– Ты… – красивое лицо улыбается за плечами плачущих и дрожащих, – ты…

– Нет! – Мэллит закричала. Только для того, чтобы не слышать шепота. Крик прошел рябью по зеленеющей воде и угас, полные губы презрительно скривились, лицо выросло, заполонило всю комнату, оно было спящим и зрячим, далеким и почти касающимся раны на груди.

– Что с ней? – Звонкий, знакомый голос, но и он вязнет в холодной мути.

– Поранилась, видать.

– Где нож? Нож нашли?

– Нет, гица, не нашли… И двери закрыты.

– Может, упырина какой?

– Сдурела? Чтоб упырь кровь зазря пускал?

– Мэллица, а ну-ка хлебни… Твою кавалерию, да что с тобой такое?

Что с ней? Ничего… Ее ищут, ее зовут, но пусть кара настигнет ее, а не любимого, она – Залог, она – щит и покрывало…

– Не трогайте ее, слышите?!

Горечь на губах, горечь и огонь. Как холодно!

– Гица, может рябины принести?

– Принесите и вон отсюда!

Ара сгорела, стала черной, совсем черной, а клинок? Клинок, смешавший ее кровь с кровью любимого… Они связаны жизнью и смертью, сталью и золотом, кровью и клятвой. Они связаны любовью.

– Ты. – Сейчас она откроет глаза, и ее увидят.

Ну и пусть!

Мэллит, дочь Жаймиоля, забыла свое имя, свой