– На Максима это похоже, – все-таки хмыкнула она, выслушав до конца историю про то, как они добрались. – Он всегда все решает сам. Спасибо тебе, Василий, что позволил мне самой поучаствовать. Дай сигаретку. Есть?

Он достал пачку и зажигалку. По тому, как Оля глубоко затянулась и прикрыла глаза, стало понятно, что для себя она уже точно решила – это последняя сигарета. Хром сжал челюсти и отвернулся.

– Ты точно уверена?

Смотреть на Олю и хотелось, и жглось внезапной резью в глазах.

– Так-то, в общем-то, я ни о чем не жалею, – произнесла она. – У меня была прекрасная жизнь благодаря Максиму. Настоящая семья, я увидела своими глазами какое оно, это будущее. Не то, что мы все ждали, но… Это было здорово. Попрощаться бы лично… О, а вот и они!

Еще не взглянув на телефон, она, видать, уже как-то просекла, что звонят свои, поэтому нажала на ответ сразу. Голос Винни, приглушенный непонятной возней и топотом, прорвался по громкой связи сквозь тысячи километров:

– Вы там живые, эй? Ма-акс!

– Это Оля, – предупредил Хром. – Живые. Пока что.

– Это зашибись, потому что к вам летит мудила на голубом вертолете! Сократович к вам летит, быстрее там решайте все и возвращайтесь! А у нас Шахтер! Я его добила, добила его… – только сейчас стало ясно, что Винни не просто громко говорит, у нее практически истерика. – Я его Рудольфом убила! Банкой швырнула в него!

– Рудольф пересажен в другую емкость, алла бирса! – встрял откуда-то издалека внук этнографа. – Считай, жить будет.

– Шахтер живой! Не прикончила, – подсказал Бабай на заднем фоне, когда кто-то застонал, что-то затрещало, и шума прибавилось. – Лежи, тварина, или я тебе сейчас башку точно проломлю!

На лице Шизы появилась та самая – Олина улыбка.

– Я вас так люблю.

– И мы… тебя, – проговорила Винни пораженно и вскинулась: – Слышь, Белоснежка, что за фигня?

– Нормально все, – ответил Хром. – Нам идти надо.

Сбросив звонок, он выключил телефон полностью. Глянул на Олю, но она лишь покачала головой:

– Не могу пока. Разревусь и буду как кисейная барышня, какой тогда с меня прок? Потом… оставлю записку.

Хром кивнул.

Бабка сказала, что духи не ходят в дома, где живут люди, надо строить специальный чум, и тогда все взялись за дело: Хром поискал подходящие доски в хозпристройке за жилищем, пока Оля стаскивала во двор старые шкуры и дубленки, которые бабка называла нюками. Тем временем сама Нина Барбэевна любовно щупала шубу своего предка, разложив ее на чурбане, и натирала позвякивающие пластинки и вставки снегом. Процесс шел медленно, потому что руки жутко мерзли и вообще, поди еще найди в этом бардаке у старухи гвозди с молотком. Да и сама она пояснила, хотя Хром пытался ее торопить, что до утра придется чем-то заняться – светлые нгуо ночью не ответят. В процессе стройки к дому то и дело стягивались любопытствующие, их приходилось гнать без всяких расшаркиваний, и только один, особенно настырный, удостоился откупа: доставая из пакета водку, Хром махнул рукой и отдал одну из бутылок ему.

– Если проследишь, чтоб никто нам не мешал, то еще чекушка твоя, – пообещал он, и мужик радостно усвистал охранять покой заказчика.

Свинтив крышку, Хром сам теперь глотал ледяную водку, которая внутрь не лезла и просилась обратно через нос и слезные протоки. Все равно глотал, кашлял, вытирал рот рукавом и опять глотал. Надеялся, что она приглушит тяжесть на груди, но там словно только больше камней становилось. К тому же от бухла на голодный желудок сразу замутило.

– Горькая? – с сочувствием спросила Оля, когда он подошел к импровизированному чуму.

– Не то чтобы.

По сравнению с тем, что было на душе, водка – разбавленная ссанина.

Бабка, склонившись над шубой, разговаривала с ней ласково, как с ластящимся котом. Вспомнив горящие останки в бочке и вонь паленой шерсти, Хром покачнулся и еще раз приложился к горлышку бутылки. Его уже начинало пробирать – показалось, что рядом с бабкой стоит еще кто-то, такой же увешанный побрякушками, весь в шкурах, с бубном, звук которого увяз в голове. Оба они поманили Хрома в дом, и он, как зомбяк, поперся следом.

– На вот, кушай, пей, – сказала Нина Барбэевна, протянув Хрому чашку, из которой клубился пар, и тарелку с ломтиками мяса.

Рот мгновенно наполнился слюной: мясо словно хотело, чтобы его съели. Хром подцепил пальцами один кусок и отправил на язык – мясо растаяло, всосалось сразу в кровь. Ольге тоже предложили, хотя от водки она отказалась, а чай выпила, закусив олениной. Хром смотрел на это лицо, моргая, словно пытался запомнить его, хотя оно все еще было лицом дылды. Но резкие черты постепенно размывались, уступая более мягким и круглым, а его волосы уже казались Хрому совсем светлыми, как со старых фоток, которые он разглядывал в папках у Оли, и в отголосках своих видений.

– Вася? – позвала Оля, трогая его за плечо, словно он уснул. Хотя, возможно, так и было – от водки и травяных чаев вперемешку с оленьим мясом и жиром у Хрома вместе с портретом дылды размылись и все остальные ощущения, а голос Шиз-Ольги звучал будто сквозь толщу снега. – Она спрашивает какое-то имя.

– Шаманское имя, – встряла бабка. – Вот твое имя какое? Мирское не говори, шаманское говори.

Хром уставился в ее затянутые белой пеленой глаза и медленно произнес:

– Хром.

– Вот и у этого, – бабка кивнула на Шиз-Ольгу, – должно быть имя. Когда черный шаман придет, этого он проглотит и даже не подавится. Надо другого, сильного защитника.

– Может, я подойду? В меня шаманку никак не позвать? – предложил Хром.

Бабка смерила его взглядом, каким в детстве собственная глядела на Хрома, когда тот шкодил. Как на дурака посмотрела.

– Куда тебе, в тебе целый аргиш сидит! Чужих, не наших. А если наш темный нгуо уже вцепился в кого особенного, то никак иначе его дух и не победишь. Тело бьет тело, дух бьет дух.

Хром сразу подумал о Сократовиче, которого при одном только на него взгляде уже хотелось послать куда