Шрифт:
Закладка:
А что, если просто…
Коффин оцепенел. Уставившись пустыми глазами в пространство, он дрейфовал между приборами, почти не отличаясь от них. Только учащенное тяжелое дыхание выдавало в нем человека.
Господи, укажи мне путь истинный!
Где он, этот путь?
Я боролся бы с ангелом Твоим, пока не нашел бы ответ. Но времени нет. Господи, не гневайся на раба Твоего за то, что у меня нет времени!
Мучительные сомнения остались позади. Коффин принялся за дело. Решение будет принято через четырнадцать часов. Чтобы повлиять на него, передача должна прийти до собрания. Не слишком рано, но и не в последний момент. Часов одиннадцать у него в запасе есть.
Какой текст сочинить? Перечитывать предыдущее сообщение нужды не было, оно отпечаталось в памяти: Земля приглашала вернуться и обсудить все проблемы. Послание было поневоле лаконичное, с минимальной словесной избыточностью, что всегда увеличивает риск неправильного толкования.
Коффин, закрепившись у клавиатуры, начал набирать слова, стер их, начал снова, потом опять и опять. Простое опровержение предыдущей передачи не годится, слишком уж кстати оно првдет. А подозрение, терзая людей на протяжении годовой вахты, способно свести с ума не хуже, чем прямая уверенность в предательстве. Итак…
«Поскольку флотилия приближается к точке равновременья, действовать необходимо безотлагательно. Планы колонизации отменяются. Приказываем экспедиции — повторяю: приказываем — вернуться на Землю. Декрет об образовании аннулирован (человек, передающий сообщение, не может быть уверен в том, что первый радиолуч был пойман), апелляции о дальнейших уступках будут рассмотрены надлежащими инстанциями. Напоминаем конституционалистам, что их первейший долг — отдать свои силы на благо служения обществу».
Годится? Коффин прочел текст еще раз. Он не противоречит первому посланию, только превращает приглашение в приказ, будто кто-то с каждым часом все больше теряет терпение. (А картина нарастающего правительственного хаоса вряд ли кому покажется привлекательной, верно?) Фраза насчет «надлежащих инстанций» подчеркнет, что на Земле свободы слова по-прежнему нет и что бюрократы могут возобновить действие школьного декрета, как только захотят. Напыщенность же последнего предложения должна вызвать раздражение у людей, повернувшихся спиной к тому, во что превратилось земное общество.
Хотя кое-что можно подправить… Коффин вернулся к работе.
Записав окончательный вариант, он с изумлением обнаружил, что прошло уже два часа. Так много? На корабле было совсем тихо. Чересчур тихо. Коффин с запоздалым ужасом осознал, что его могли застукать в любую минуту.
Пленка крутилась весь день, но обычно ее проверяли и стирали каждые шесть или восемь часов. Коффин решил записать свою передачу так, чтобы создавалось впечатление, будто она получена семь часов спустя. Мардикян уже вернется с дежурства в морозилке, но скорее всего ляжет спать, а запись прокрутит перед самым собранием.
Коффин повернулся к вспомогательному магнитофону. Нужно пропустить записанный на пленку голос через систему, чтобы изменить его до неузнаваемости. И, конечно же, сделать его невнятным — то затухающим, то прорезающимся вновь, — а фон наполнить визгом, шумом и треском звездных разговоров. Нелегкая задача, особенно в невесомости. Коффин погрузился в нее с головой. Да он и не мог иначе: он боялся остаться наедине со своими мыслями.
Включим вот этот модулятор, добавим колебаний… Где там у нас логарифмическая линейка? Какое количество звука тебе надо?..
— Что вы делаете?
Коффин обернулся. Сердце сжалось, словно кто-то вцепился в него пальцами.
В дверном проеме плавал сонный Мардикян; разглядев, кто вторгся в его владения, он испуганно вытаращил глаза.
— Что случилось, сэр? — спросил радист.
— Вы же на вахте, — выдавил Коффин. — На дежурстве в морозилке.
— У меня перерыв, сэр. Я подумал, что проверю…
Радист вплыл в радиорубку. На фоне измерительных приборов и трансформаторов он был похож на какого-то футуристического святого. С юного черного лица срывались блестящие капельки пота и крохотными шариками устремлялись к вентиляционной решетке.
— Убирайся, — прохрипел Коффин. И тут же добавил: — Нет! Я не то хотел сказать! Стой где стбишь!
— Но…
Капитан без труда читал мысли радиста: Если старик, не дай Бог, спятил от космической лихорадки, что с нами со всеми будет?
— Слушаюсь, сэр.
Коффин облизал пересохшие губы.
— Все о'кей, — сказал он. — Я просто не ожидал тебя здесь увидеть. Все мы немного на взводе сейчас, поэтому я на тебя и наорал.
— П-прошу прощения, сэр.
— Есть тут кто-нибудь еще поблизости?
— Нет, сэр. Все на дежурстве или…
А на лице отразилось: Зачем я ему об этом сказал? Теперь он знает, что мы здесь одни!
— Все о'кей, сынок, — повторил капитан. Но голос его скрипел не хуже пилы, разрезающей кость. — У меня тут кое-какие дела… Э-э-э… Вернее, я тут немного покрутил пленки… и…
— Да, сэр. Конечно.
Поддакивай ему, пока не сумеешь выбраться отсюда и найти мистера Киви. Пускай он берет на себя ответственность. Я не хочу! Не хочу быть главным шкипером, без посредников между мной и небесами! Это для меня чересчур. Этак и спятить недолго.
Мардикян затравленно озирался. Взгляд его упал на черновые записи Коффина, которые тот не успел уничтожить.
Тишина сгустилась.
— Ну вот, — наконец проговорил Коффин. — Теперь ты знаешь.
— Да, сэр, — послышался сдавленный шепот.
— Я собираюсь подделать радиопередачу.
— Н-н-н… Да, сэр.
Поддакивай ему! Ноздри у радиста трепетали от ужаса.
— Видишь ли, — проскрипел Коффин, — она должна быть как настоящая. Мне надо их разозлить, чтобы они сплотились вокруг проекта колонизации Рустама. А я буду сопротивляться. Заявлю, что получил приказ о возвращении и не хочу неприятностей на свою голову. В конце концов, разумеется, я дам себя уговорить, хотя и неохотно. Поэтому никто не заподозрит во мне… мошенника.
Мардикян беззвучно шевелил губами.
