в результате исследований, породивших фиксированные национальные концепции, содержание пророческих книг уже было разъяснено публике за некоторое время до этого, либо в рамках таргумической[15] лекции, либо вне ее». Однако если бы было доказано, что во времена Иисуса в Палестине уже читали Писание в халдейском пересказе, если бы было точно известно, что Ионафан был учеником Гиллеля[16], то пророки должны были бы объясняться в синагогах задолго до этого, и ожидание Мессии должно было бы возобладать задолго до этого. Но если нужно доказать возраст пересказа Ионафана, то он сам должен быть доказан раньше, нельзя доказать, что он на много веков моложе, а из других достоверных данных должно быть одновременно установлено, что пророческая идея о Мессии имела силу в народе до христианской эры.

К доказательству того, что она не имела такой силы и обоснованности, мы тут же добавим другое — что пересказ Ионафана был гораздо моложе, чем предполагают современники, после того как мы предварительно устраним еще одно свидетельство господства пророческой идеи Мессии до времени появления Иисуса.

По крайней мере, такое произведение, как Книга Еноха, о которой можно с такой определенностью сказать, что она получила свою нынешнюю форму постепенно и через разных авторов, не может заставить нас отказаться от утверждения, которое везде подтверждается. В этой книге данииловская концепция Сына Человеческого выполнена с совершенной свободой отражения; но нас должно насторожить, что это исполнение обнаруживается только в средней части книги, где содержатся три притчи, которые в момент появления Сына Человеческого существенно отличаются от предыдущих видений, а именно: в них содержится идея общего суда над миром и уже не соблюдается строго ограниченное рассмотрение падших ангелов, которое преобладало до этого момента. Если после этих притч Сын Человеческий появляется снова, например, сразу же после С. 69 и С. 70, то оборванность изображения и полное отсутствие связи доказывает, что эти промежуточные фрагменты были сформированы и вставлены только после того, как были вставлены те притчи, которые были в оригинале Писания. Или же тот, кто умеет сшивать тряпки, может доказать, что С. 104 был конципирован и записан одним махом и тем же автором, что и предыдущий и последующий.

Лоуренс уже отмечал, что даже три притчи снова разрушены странной вставкой, поскольку в С. 64-67, возможно, в третью притчу вставлен отрывок, в котором даже не Енох, а Ной, тот самый Ной, о рождении которого рассказывается только в С. 105, сообщает о видении.

Христианин — несколько христиан, должно быть, приложили руку к постепенному расширению книги. Рождение белого тельца, которому во все времена поклоняются и призывают его все полевые звери и птицы небесные, и природу которого принимают все звери, нельзя понимать иначе, как через основание и распространение христианской церкви.

Но если есть уверенность в том, что в книге содержатся христианские интерполяции, то она теряет всякую доказательную силу, если из ее содержания следует вывод о существовании мессианских ожиданий до начала христианской эры. Но даже в этом случае она не может быть принята в качестве свидетельства в столь важном вопросе, если окажется, что ее основа была разработана уже во времена Ирода, как недавно утверждал Гфрёрер вслед за Лоуренсом.

Но мы позволяем себе сомневаться и в последнем. Эта безвкусная литература, ее безвкусица по форме и содержанию уже доказывает, что не надо искать в ней жизненных зародышей идей, составлявших христианский принцип, и что она заслуживает нового изучения в связи с тем вопросом, который нас здесь интересует. Пока же отметим лишь, что апокрифическое изложение и хронология Книги Еноха и Четвертой книги Ездры, даже если она будет простираться до времен Ирода, что даже не является строго доказанным, не дает оснований относить написание этих книг ко времени Ирода. Если, например, Езк все же говорит о семидесяти пастухах, пасших стадо со времени разделения Иудейского царства, то это число свободно образовалось после семидесяти лет плена, и если оно ведет приблизительно к Ироду, то автор был доволен этим приближением, даже если он жил позже; если же оно не ведет туда — а оно не ведет туда, оно ведет в воздух и в синеву, — то автор заполнил это число по своему усмотрению. Тридцать семь пастухов автор выделяет среди тех семидесяти из двадцати трех последующих, после которых появляются двенадцать. Семь и тридцать — это цари Иуды и Израиля. Но неужели автор должен был обладать настолько точным знанием истории, что знал и неизвестных доселе князей вавилонской, персидской и македонской династий и мог назвать их число — три и двадцать? Он, грубый апокалиптик, который считал, что каждый из этих князей в его время завершили пятьдесят восемь эпох? Нет, за эту работу и исследование нужно браться заново, с другой точки зрения, для которой апокалиптик не рассматривается с самого начала как ученый знаток истории. Этот человек, у которого в голове такая хронология, даже не знал, как сосчитать двенадцать от Маттафии до Ирода Великого.

Одиннадцать князей, о которых говорит Эсдра, можно объяснить, вероятно, только из Писания Даниила. Такие апокалиптические числа стали категориями, которые свободно обрабатывались и применялись, и не дают нам представления о времени написания этих сочинений.

Но ведь в Послании Иуды уже цитируется Писание Еноха? Итак, пусть будет доказано, что это Послание было написано в I веке, и пусть будет приведена только одна лучшая причина, чем та, которую приводят де Ветте и Шотт, ссылаясь на то, что в контексте, где произносится суд над теми, кто отрицает Бога и Христа, ничего не говорится о суде над Иерусалимом. Не говоря уже о том, что автор письма берет примеры суда только из предыстории, ему также не нужно было упоминать о разрушении Иерусалима, поскольку оно давно прошло и противостояние иудеям уже не представляло интереса; однако здесь это противостояние отсутствует, поскольку автор письма проявляет ревность против цециан, восставших внутри церкви.

Если обратиться к самому Новому Завету, то он со всех сторон говорит против предположения о существовании мессианского догматизма или христологии среди иудеев до его создания и особенно до формирования идеальной основы Евангелий. Прежде всего, незыблемо доказательство того, что евангельские воззрения возникли из внутренней решимости христианского принципа и что ветхозаветные краски использовались для их изображения только потому, что в них было найдено подобие той же идеи, которой были заняты евангелисты и паства. Затем, однако, когда такое совпадение представилось, ветхозаветные выражения, как свидетельствуют Марк и Лука, были повторены и скопированы дословно. Марк рассказывает о призвании апостолов