Шрифт:
Закладка:
Комиссар Марченко оказался в батальоне вот почему. До войны он служил на одной из погранзастав Средней Азии, там заразился амёбной дизентерией и очень долго болел. С тех пор при нарушении режима питания у него часто начиналось обострение хронического заболевания кишечника. Побыв, хоть и очень короткое время, внутри блокадного кольца в Ленинграде, он волей-неволей должен был питаться тем и так, как питались все командиры, находившиеся в блокаде. Для его подорванного организма, вернее, органов пищеварения, такой «эксперимент» бесследно пройти не мог. После переезда на новое место дислокации дивизии комиссар свалился. Армейские медики хотели его эвакуировать в какой-нибудь из фронтовых госпиталей, но он категорически отказался и потребовал, чтобы его лечили в медсанбате дивизии. Профессор Берлинг, армейский терапевт, знакомый с Прокофьевой, решил, что ей можно доверить лечение такого больного, и разрешил оставить Марченко в батальоне.
Ещё в начале февраля одна из комнат барака № 2, расположенная рядом со штабом, была переоборудована под палату для лечения раненых из числа высшего командного состава. Она пустовала, таких раненых долго не было. В конце февраля в неё и поместили тяжело заболевшего комиссара дивизии полкового комиссара Марченко.
Борис помнил его энергичным, цветущим, упитанным человеком, а сейчас, спустя каких-то два месяца, что они не виделись, он совершенно изменился. Это был худой, с бледно-серым лицом, запавшими глазами и обострившимся носом, действительно тяжело больной человек. Он с трудом вышел из машины и немедленно лёг в приготовленную для него постель. Как потом выяснилось, Марченко заболел вскоре после прибытия на Ленинградский фронт, но тщательно скрывал свою болезнь. Только тогда, когда на одном из совещаний его состояние заметил член Военного совета армии, генерал-майор Танчеров, приказавший ему немедленно обратиться к врачам, он начал лечиться.
Зинаиде Николаевне предстояла трудная работа. Помня Марченко по его первому посещению медсанбата, все считали, что лечить такого пациента будет нелегко. Однако, прогнозы не оправдались. Он оказался на редкость послушным, терпеливым и дисциплинированным больным. И даже при тех ограниченных возможностях лечения, которыми располагала Прокофьева, диетическое питание и уход привели к тому, что дело у него быстро пошло на поправку.
По вечерам в его палате часто собирались Зинаида Николаевна, Лев Давыдович и Борис. Они вели беседы на самые разнообразные темы, и вскоре выяснилось, что Марченко — не только отличный политработник и храбрый командир, но развитой и весёлый человек. Хотя, конечно, по эрудиции и общительности он во многом уступал уже хорошо знакомому в медсанбате начальнику политотдела Лурье, но тоже был очень интересным собеседником.
Выяснилась и одна, неизвестная доселе, слабость комиссара дивизии. Оказалось, что в Ленинграде у него была знакомая семья, состоявшая из молодой девушки и её матери. Девушке Вале было лет 25. По возрасту сам Марченко (ему было около 40) должен был бы ухаживать за матерью, но он пленился дочерью и вскоре достиг успеха. При выезде из кольца блокады он на своей машине вывез их обеих. Дочь он зачислил в штаб дивизии — сделать это было нетрудно, так как Валя окончила сестринские курсы Общества Красного Креста и по просьбе Марченко была призвана в армию. Первые дни он держал обеих при себе, но находиться в штабе дивизии двум не работавшим там женщинам было нельзя, и комиссар отвёз мать в Войбокало, где и поселил у одной из жительниц этого посёлка. А Валю, по его просьбе, зачислили фельдшером в автобат дивизии. Он справедливо рассудил, что медицинской работы там не много, а так как автобат размещался поблизости от штаба дивизии, то он мог бы с нею часто видеться. Валя во время болезни Марченко навещала его в медсанбате довольно часто.
Вскоре «солдатское радио» точно охарактеризовало эту девицу. Валя — высокая, стройная женщина, может быть, немного полноватая, с хорошим цветом лица, с большими голубыми глазами, чуть вьющимися белокурыми волосами, которые она не подстригала, как почти все девушки в армии, под скобку или «под фокстрот», а носила в виде длинных, спадающих на плечи локонов, с довольно большим чувственным ртом и правильным, немного вздёрнутым носиком, была красивой. Даже слишком красивой и, конечно, слишком молодой для Марченко, и она это знала. Очевидно, она принадлежала к тому разряду девушек и молодых женщин, у которых чувственность стоит на первом месте. Ради любовных похождений, причём с обязательным итоговым завершением, эти женщины готовы пойти на всё. Конечно, Марченко был у неё далеко не первый, и вряд ли она его по-настоящему любила, но он был ещё достаточно силён как мужчина, и это её, видимо, удовлетворяло. Самое главное, что он мог (и делал это даже в ущерб своему авторитету) обеспечивать её материально, а это для неё было необходимо. Валя пока терпеливо сносила его любовь и была в меру осторожна. Марченко же, сойдясь с Алёшкиным ближе, чем со всеми остальными медсанбатовцами, признавался ему, что любит эту Валю до беспамятства.
Всё было хорошо, пока Марченко был здоров, но как только он заболел, чувственность Вали победила её осторожность, и она стала любовницей и командира автобата, и его помощника по технике.
Правда, следует сказать, что «любовь» Вали к ним была недолговечной, она могла отдаться кому-либо из понравившихся ей мужчин в первый же вечер, тут же разочароваться в нём и больше к себе не подпускать. Так, между прочим, было и в автобате. Но слухи об этом, когда Марченко поправился и вернулся в штаб дивизии, до него всё же дошли. Гнев его был силён, но, как ни странно, обрушился он не на Валю, которая являлась виновницей всего происшедшего, а на этих молодых
