— Приехали, — словно из густого тумана вырывают меня слова водителя такси, но я даже «спасибо» выдавить из себя не в состоянии.

Меня крупно трясёт и зуб на зуб не попадает. Я лишь киваю и выхожу из машины, медленно переставляя ноги и тяжело приваливаясь к подъездной двери. Жму кнопки номера квартиры на домофоне, а затем жду, когда мне ответят.

— Кто там?

Боже! Кто я теперь?

— Ле…, — хриплю и всхлипываю, — Лера.

Раздаётся характерный сигнал, и я вваливаюсь внутрь дома, а затем рывками, между приступами паники и безысходности, бреду наверх, где меня в дверях своей квартиры ждёт Мария Марковна.

Я останавливаюсь на последней ступеньке перед лестничной площадкой и с надеждой смотрю на старушку.

— Пустите? — шепчу я потерянно. — Мне больше некуда идти.

Он всё у меня забрал…

— Лерочка, — вскидывает руками обеспокоенно, — Господи, девочка! Что случилось?

Пожимаю плечами и начинаю захлёбываться рыданиями. Я не знаю, как объяснить то, что со мной сделали? Я не понимаю, как всё это пережить и сохранить рассудок. Я просто не могу больше выносить эту боль. Она меня душит. Насилует. Без анестезии вскрывает грудину и кромсает внутренности тупым, ржавым тесаком.

— Проходи! Ох, моя дорогая, иди же сюда скорее.

И я пошла, а потом попала в тёплые объятия и с головой погрузилась в беспросветный мрак. Он поглотил меня целиком, а затем принялся пытать своими ядовитыми щупальцами. Жалил. Скручивал. Душил.

— Лера, пожалуйста, не плачь. Ох, что же делать-то?

Ничего уже не поделаешь. Всё. Моя песенка спета…

— Что произошло? — причитала Мария Марковна, пытаясь вытереть бесконечный поток солёной влаги с моих щек. И я бы рада была ей ответить, но только открывала рот, словно глупая рыбина, выброшенная на берег, но ни звука произнести была не в силах.

Только плакала без остановки. А потом и ещё горше, когда телефон снова зазвонил, высвечивая на своём экране имя предателя и беспринципного лжеца.

Сбросила. А затем и вовсе выключила телефон, не желая больше ни слышать, ни видеть, ни знать этого мудака. Пусть зажигает звёзды со своей Айзой. Я пас.

— Твой мужчина обидел тебя, Лерочка?

— Не мой, — заикаясь и всхлипывая вытолкнула я из себя, — он не мой мужчина. И никогда им не был…

Никогда!

И сознание тут же подсунуло мне картинки того, как Данил, покувыркавшись со мной, едет к своей жене, где тут же, не отходя от кассы, с особым рвением пытается заделать ей ребёнка. А потом снова идёт ко мне, рассказывая, что он непомерно счастлив.

Ублюдок!

Мария Марковна ещё что-то пытается выспросить у меня, но я уже не могу воспринимать эту реальность. Я настолько погружаюсь в своё персональное горе, что слепну и глохну. Спустя время на автопилоте выпиваю какое-то горькое лекарство и снова в слёзы, благодарно принимая утешающие, но, увы, не помогающие мне, объятия и ласковые поглаживания по голове.

Марии Марковне жалко меня. Мне себя тоже.

Я вообще вся жалкая вдоль и поперёк.

Спустя миллионы невыносимо мучительных минут понимаю, что меня начинает знобить. Кости выламывает и выкручивает. Голова трещит по швам. Тошнит. Кожа становится болезненной, и мне до зубовного скрежета хочется содрать её с себя.

— Геля, у неё температура поднялась. Что делать? — словно из-под толщи воды доносится встревоженный голос Марии Марковны. И я ловлю её холодные пальцы со лба и благодарно сжимаю их, а затем прикасаюсь к ним губами.

Не знаю, чтобы я делала без неё. Сдохла бы, наверное…

Меня снова заставляют что-то выпить, и я послушно подчиняюсь, а затем, кажется, забываюсь беспокойным и поверхностным сном, вздрагивая, казалось бы, каждые пять-десять минут. Но снова упорно закрываю глаза и жду, когда вспухшие и истерзанные мозги отключатся. Сон — это хорошо, пусть там за мной и гонятся адские гончие. Это всё же лучше, чем садистка-реальность.

На рассвете становится так плохо, что я почти кубарем скатываюсь с кровати и по стеночке бреду в туалет. Внутренности скручивают судороги. Меня рвёт.

Мария Марковна рядом. Держит мои волосы и просить выпить воды. Я делаю то, что она говорит, но меня снова выворачивает наизнанку.

— Ты хоть не беременна от него, Лерочка?

— Нет, — качаю головой, отбивая зубами похоронный марш, — я на таблетках.

— Слава богу… значит это просто нервы…

Не просто…

Это убийство человека. Хладнокровное. Преднамеренное. Продуманное и вероломное!

Дальше время течёт сквозь меня. Я где-то на периферии яви и ада. Но они сливаются воедино, и я не вижу между ними никакой разницы. Всё одно.

Кажется, через несколько часов в квартире появляется Ангелина Марковна и теперь вокруг меня крутятся уже две старушки. Слёзно просят похлебать бульона, но я даже думать о еде не могу. Меня до сих пор мутит. А я всё ещё плачу или бесконечно дрейфую по безжизненной, усыпанной острыми осколками пустыне своего разбитого вдребезги сознания.

Так и проходит день. Я отстранённо наблюдаю, как движется по небосводу и клонится к закату тусклое солнце. А затем, когда пространство затягивают сумерки, в квартире слышится надрывная трель дверного звонка.

Я тупо вздрагиваю, а затем вяло отмечаю, что старушки неразборчиво шепчутся в прихожей.

Бам! Бам! Бам!

Это на смену звонку, пришёл нескончаемый стук.

А затем моё уже давным-давно дохлое сердце пару раз дёрнулось в посмертных конвульсиях, услышав зычный и требовательный голос своего палача.

— Лера, выйди! Иначе я вынесу эту грёбаную дверь к чёртовой матери!

О, явился.

Видимо, натрахался с женой, теперь настала моя очередь веселить барина…

Ну, ладно. Пора наконец-таки покончим с этим.

Лера

На столике рядом с собой нахожу какое-то успокоительное и отправляю в рот забористую дозу. Затем встаю, натягиваю на себя вчерашнее платье и бреду в ванную, где планомерно и скрупулёзно умываю ледяной водой распухшее от слёз лицо под нескончаемый шум в прихожей, где в квартиру с упорством барана всё ещё продолжает ломиться Шахов.

Выхожу из уборной и замираю, взирая с изрядной долей сожаления на притихших и перепуганных старушек.

— Лера, может не надо? — шепчет Мария Марковна, но я тут же отрицательно качаю головой.

— Я его не боюсь. Забирать у меня больше нечего. Убивать тоже.

Обулась. Открыла дверь и шагнула через порог.

— Какого хрена, Лера? — зарычал Шахов и внутри меня что-то оборвалось.