— Граната!

Больше ничего сделать не смог. Взрыва даже не услышал, просто звук, свет, боль и прочие ощущения, как будто выключили. И все…

…Больницей пахнет. Интересно — я здесь или уже там? Открыл глаза. Белый потолок. Тихо. Не совсем, правда, тихо, голоса доносятся, но не разобрать, что говорят. Лежу на койке. Посмотрел направо и, увидев висящую на стене тарелку радио, понял — я еще здесь. Голова была тяжелая и сильно вертеть ею не получалось. Насколько мог — огляделся. Палата большая, но стоит всего четыре койки. Три из них пустые. А у меня помимо ноги замотаны голова и плечо. Сомнений, что я в нашем госпитале, даже не возникало. Немцам было не до раненого русского, чтобы его в плен брать да еще и до санчасти переть. Попробовал шевельнуть рукой, но в грудь прострелило такой болью, что опять вырубился. Когда очнулся, возле себя увидел бабусю в белом халате и платке. Бабка, узрев, что я лупаю глазами, сразу заулыбалась и, поинтересовавшись здоровьем, дала попить. Вот! Оказывается пить сильно хотел, даже когда без сознания валялся. Потом, видя, что я начал ерзать, ловко подсунула под меня утку. Лежа, такие дела делать не привык, поэтому минут пять просто лежал, сосредоточенно сопя. Санитарка пыталась подбодрить, но это еще больше отвлекало. В конце концов попросил бабусю выйти.

— Ой, сынок, да ты никак стесняешься? Я, конечно, выйду, но ты привыкай, своими ногами до уборной тебе еще не скоро ходить придется.

Да уж… то, что заметил еще осенью, теперь предстало во всей красе. Организм стал совсем обычным, со всеми вытекающими отсюда неудобствами. Выходит, что об ускоренном выздоровлении придется окончательно забыть… После медсестры пришел доктор. Чем закончился бой, он, разумеется, не знал. Зато знал, что меня привезли с аэродрома и целый полковник ГУГБ НКВД имел насчет свежедоставленного раненого беседу с начальником госпиталя. Сам госпиталь находится в городе Лиски, а я в генеральской палате, поэтому соседей у меня нет. Из ранений — помимо дырки в ноге имею контузию и множественные осколочные. В голову, грудь и плечо. Лицо почти не затронуто, и то что глаза на месте — должно меня радовать. А лежу я здесь уже пятый день. Потом он попросил заткнуться и, воткнув в уши эту хреновину, которую каждый уважающий себя врач таскает на шее, заставил дышать и не дышать. После чего меня уволокли на болючую перевязку.

…М-да… быть раненым — невыносимо скучное занятие. Тем более когда валяешься один в палате, где и поговорить не с кем. На просьбу перевести в другую, доктор сказал, что не положено, а медсестра добавила, мол, госпиталь в связи с наступлением переполнен и мне гораздо лучше выздоравливать и набираться сил в тишине, а то в других палатах из-за криков и стонов раненых спокойно спать не получится. После этих слов у меня точно спать спокойно не получилось. Чувствовал себя эдаким привилегированным снобом. Ныл и канючил до тех пор, пока сразу после нового 1943 года, ко мне не подселили двух соседей. Майора танкиста и подполковника летчика. Танкист с контузией и осколочными, а летун с переломами— неудачно на вынужденную сел. Стало гораздо веселей. Парни оказались компанейскими, и время полетело быстрей. Было очень интересно послушать их мнение о новой технике, что у нас, что у фрицев. Да и рассказы о геройских похождениях тоже были завлекательны. После того как я представился штабным, они, форся перед «тыловиком», столько лапши на уши навесили, что только глазами хлопал. Правда, байки рассказывали мастерски, поэтому слушал с удовольствием. А в начале февраля танкист, вернувшись с перевязки, суетливо подскакивая и радостно чего-то выкрикивая, сразу включил радио. Там шло очередное выступление Левитана. Полный разгром окруженной группировки под Харьковом. Около двухсот тысяч пленных во главе с командующим. Х-хе!.. Паулюсу, похоже, на роду написано к нам в плен попасть, как бы история ни менялась. И ведь тоже, чин генерала-фельдмаршала получить успел. Ну, тем приятней было его захомутать. А вообще на фронтах складывалось очень интересно. Наши взяли Кировоград, и на севере шли бои за Витебск. Фронт выгнулся гигантской дугой. То есть только в центре было достаточно сильное сопротивление. А вот по флангам Красная Армия давила со все нарастающей мощью.

На очередной процедуре присутствовала стайка выпускниц медицинского института. Когда меня привезли в перевязочную, старшая медсестра подвела их к моей взбодрившейся от вида девочек фигуре.

— Обратите внимание, товарищи. Этого раненого оперировал Густав Карлович. У него своеобразный способ «штопки». Видите, как идут швы? Это немецкая школа.

Четыре девчонки сунули нос в немецкую школу штопки, а я почувствовал смутное волнение. Потом одна из них, увидев что-то интересное для себя, спросила:

— А шовный материал?

— Тоже немецкий. Во время наступления к нам попало некоторое количество немецкого медицинского оборудования. Работа с трофейным материалом требует некоторых навыков, а Густав Карлович ими обладает в совершенстве. Поэтому он и взялся их использовать.

Блин! Мало того, что как-то не по-русски залатали, так еще и эти девчонки лезут, щупают, дышат… У черненькой торчащая перед моим носом грудь только что халат не прорывала! До этого меня только почтенные матроны перевязывали… Смутное волнение, ощущаемое раньше, переросло в видимое беспокойство. Причем видимое невооруженным глазом. Молодые врачихи прыснули, а старшая медсестра, не моргнув глазом, сказала, что это нормальная реакция организма и чтобы они привыкали. Обращаясь уже ко мне, добавила:

— Ну что вы насупились? Радоваться надо — вот видите, все работает. Значит, контузия на самую важную для вас, мужиков, функцию не повлияла.

Я и сам знаю, что не повлияла… Только вот сижу сейчас как дурак, красный и смущенный… Хотя, конечно, и радуюсь, а то мало ли как бы оно повернулось. Бегал бы как тот грузин в поисках мацони…

Еще через две недели, когда я уже начал чувствовать себя забытым и покинутым, нарисовались Гусев с Шарафутдиновым. Сначала за дверью услышал возмущенный писк медсестры, а потом довольное ржание. Этот смех нельзя было спутать ни с чьим другим. Так только