немного приблизиться и крикнуть мне что-то. Мои ответы, хотя и непонятные для него в основном, убеждают его в том, что я в любом случае являюсь человеком. Их шесть, и через несколько минут после позорного бегства погонщика все они собрались вокруг меня, настолько же заинтересованные и растерянные, кто такие я и велосипед, насколько же, насколько может быть заинтересована группа фермеров где-нибудь в Небраске, если бы они в аналогичных обстоятельствах обнаружили старого турка в тюрбане, самодовольно наслаждающегося кальяном. Как только их опасения относительно моего вероятного воинственного характера и способностей ослабляются, они становятся до боли знакомыми и любознательными в отношении моих вещей. Я тут же обнаружил одного авантюрного клептомана, тайно расстегивающего ремешок, когда ему показалось, что я этого не замечаю. Более того, находясь под впечатлением, что я не понимаю ни слова, которое они произносят, я замечаю, что они гадают на языке, безошибочно пристрастным к алчности, что же содержится внутри моего кожаного кофра Whitehouse. Одни считают, что он обязательно содержит chokh para (много денег), а другие предполагают, что я postaya (курьер), и что в нем лежат письма. В этих тревожных обстоятельствах есть только один способ управлять этими переросшими детьми, то есть, сделать так, чтобы они немедленно испугались вас. Поэтому, оттолкнув отстегивателя ремня, я настоятельно приказываю всей жадной команде «haidi!». Не колеблясь ни минуты, они снова принимаются за работу. Это врожденная черта их характера - механически подчиняться авторитетной команде. Следуя за ними к другим арбам, я обнаружил, что они привезли с собой стеганые одеяла, намереваясь после погрузки поспать в поле до наступления дня. Выбрав хорошее тяжелое стеганое одеяло, не церемонясь, как если бы это была моя собственная вещь, я переношу его и велосипед в другое место и сворачиваюсь в теплой и удобной позе. Один или два раза владелец покрывала тихо подходит, достаточно близко, чтобы удостовериться, что я не собираюсь убегать с его имуществом, но нет ни малейшей опасности что меня потревожат или будут мне досаждать раньше утра. Таким образом, в такой любопытной обходной манере фортуна дает мне возможность провести сравнительно комфортную ночь. «Довольно самовольный поступок, взять стеганое одеяло без разрешения», - могут подумать некоторые. Но владелец ничего подобного не подумает. Путешественники их собственной страны вполне обычно могут рассчитывать помощь в пути, и жители деревни считают это вполне естественным явлением.

Еще не рассвело я снова отправился в путь, и рассвет встречает меня делающим набросок руин древней крепости, который, как мне кажется, занимает одно из самых неприступных мест во всей Малой Азии, от Гибралтара. Она расположена на обрывистой горной вершине, которая доступна только из одной точки, а все остальные стороны представляют собой отвесную скалу. Крепость формирует заметную черту ландшафта на протяжении многих миль вокруг и расположена среди пустынных вершин обильно покрытых кустами, превосходно подходящими для засад, он был, несомненно, очень важной позицией в свое время. Вероятно, эта крепость относится к византийскому периоду, и число старых могил, разбросанных по холмам, указывает, что в свое время это место стало театром волнующей трагедии. Через час после того, как я оставляю хмурые зубцы старой мрачной реликвии, я проезжаю скопление из четырех каменных домов, которые, очевидно, заняты своего рода патриархальной семьей, состоящей из старого тюрка в тюрбане и двух поколений его потомков. Старик сидит на камне, курит сигарету и пытается тешить себя теплом косых лучей утреннего солнца, и я сразу же подхожу к нему и поднимаю важный вопрос о каком-нибудь питье. Он оказался фанатичным старым джентльменом, одним из тех мусульман старой школы, у которых нет ни глаз, ни ушей и его не отвлечь ни на что, кроме исламской религии. Кажется, я безвозвратно прервал его во время его утренних медитаций, и он послал мне в упрек взгляд, примерно такой, какой фарисей мог бы даровать островитянину-каннибалу, рискнувшему приблизиться к нему, и два раза глубоко вздохнул «Аллах, Аллах!» Любой мог подумать по его действиям, что ханжеский старик совершил паломничество в Мекку десятки раз, тогда как он, очевидно, даже не заслужил привилегию носить зеленый тюрбан. Он и сам не был ни в какой Мекке в течение всей своей бессмысленной жизни и ни отправлял замену, и теперь, в одиннадцатом часу утра, он мечтает о приобретении красивого многочисленного гарема и огороженного сада с деревьями и фонтанами, огурцами и арбузами на цветущей земле kara ghuz kiz, развивая дух фанатизма. Я чувствую себя слишком независимым этим утром, чтобы пожертвовать хоть сколько-нибудь из невидимого остатка достоинства, оставшегося от приличного количества, с которым я начал путь по Азии, потому что у меня все еще есть пара пшеничных «quoit», которые я принес из Йозгата. Поэтому, оставляя древнего мусульманина в своих медитациях, я спешу по холмам, а подъехав к роднику, я ем свой скромный завтрак, размачивая черствый «quoit» в воде. Выйдя из этого холмистого края, я выезжаю на большое плато, через которое ехать на велосипеде весьма приятно. Но до полудня неизбежные горы начинаются снова, и некоторые из склонов могут быть преодолены только таким же образом, как и подъемы по серпантину через перевал Карасу. Необходимость вынуждает меня искать обед в деревне, где, кажется, царит крайняя нищета, из всего того, что до сих пор встречалось. Большой фиговый лист, без чего-либо еще, был бы предпочтительнее изодранных остатков, висящих вокруг этих людей, а среди маленьких детей принято правило puris naturalis. Также совершенно очевидно, что немногие из них когда-либо мылись. Поскольку у них много воды, эта привычка, несомненно, исходит из чистого противоречия человеческой натуры в отсутствие социальных обязательств. Их религия учит этих людей, что они не должны купаться каждый день. Следовательно, они никогда не купаются вообще. Есть небольшое удобное гумно, и, жалея этих жалких людей, я решаюсь отогнать от них скучную заботу, в течение нескольких минут показывая им своё представление. Не то чтобы между ними была какая-то «скучная забота»; ибо, несмотря на отчаянную бедность, они более довольны жизнью, чем сытый, хорошо одетый механик западного мира. Однако, эта удовлетворенность жизнью, порождена не осознанием своего состояния, но блаженством, которое происходит от невежества. Они ищут по всей деревне съедобные продукты, но нет ничего доступного, кроме хлеба. Несколько изможденных, угловатых домашних птиц топчутся около, но у них печальный, неопрятный вид, как будто их жизнь была непрерывной борьбой против того, чтобы их поймали и пожрали. Более того, я не хочу ждать около трех часов, чтобы судить о способности приготовлении пищи этими людьми. Яиц тут