Шрифт:
Закладка:
На февральское приглашение издателя Цвейг отреагировал быстро – уже 2 марта восторженно ответил: «Глубокоуважаемые господа, с огромной благодарностью и искренней радостью я получил прекрасные книги. Я собирался лично навестить Вас в Петербурге, поскольку планировал приехать в апреле, но теперь я перенес свою поездку на осень»{348}. Пройдет несколько месяцев, и в первый осенний день (1 сентября 1928 года) тому же Вольфсону Цвейг сообщит: «Вполне вероятно, что я смогу принять любезное приглашение и приеду на толстовские торжества. Я буду в Москве между 10 и 17 сентября и с радостью познакомился бы с Вами или с одним из Ваших представителей. С наилучшими пожеланиями очень Вам преданный Стефан Цвейг»{349}.
Из Вены он выехал 7 сентября, направляясь в Россию через Польшу и проезжая те восстановленные галицийские города, развалины которых видел на фронте в июле 1915 года. Поздним вечером 9 сентября их поезд добрался до пограничной советской станции Негорелое: «С первых минут на русской (собственно говоря, белорусской. – Ф. К.) земле понимаешь, сколько лжи и преувеличений еще пишется о России. Досмотр вещей здесь не строже, обращение с приехавшими не грубее, чем на любой другой границе. И вот, совершенно без какого-либо перехода мы внезапно оказываемся в совершенно новом мире»{350}.
После пересадки в Негорелом в купе вагона писатель дал интервью молодой советской журналистке Анне Иосифовне Кальманок, больше известной под псевдонимом Н. Кальма. Анне на момент встречи с австрийским гостем было всего двадцать лет. Ее интервью, взятое у Цвейга и Бернгарда Келлермана, опубликуют в рубрике «Литературные встречи» в журнале «Красная Нива». Каким же человеком Анне запомнился знаменитый австриец по дороге в Россию?
«В первом купе у окна сидит человек, знакомый по многим портретам и все же не похожий ни на один из них. Стефан Цвейг похож на свои новеллы. Он изящен и радушен. Но сквозь его лоск и корректность европейца пробивается сила глубокого интеллекта, и зоркость писательского глаза блестит из-за стекол его золотого пенсне. У него мягкий, баритональный голос. В разговоре он чуть склоняется набок и сутулит спину. Он часто улыбается, и тогда над губой его топорщится черная грядка усов. <…>
– Как я жалею, как я раскаиваюсь, что не изучал русский язык, – говорит Цвейг. – Чтобы узнать по-настоящему такую страну, как ваша, нужно непременно владеть языком.
Он очень скромен – этот знаменитый писатель, друг Верхарна и Ромена Роллана. Он краснеет, когда ему говорят о его популярности, и, сообщая свой адрес, даже мнется. <…>
– Будете ли вы писать об СССР?
– Что вы, что вы, – пугается Цвейг, – я никогда не осмелюсь писать книгу о стране, в которой пробыл несколько дней и язык которой мне неизвестен. Сильнейшее любопытство влечет меня в Россию. Вскоре я приеду сюда надолго, и тогда буду по-настоящему изучать страну, родившую Толстого и Достоевского.
Навстречу поезду надвигается серый шумный вокзал. Москва цветами, дождем и городской осенью встречает Келлермана и Цвейга – двух, таких разных, представителей интеллектуальной Европы»{351}.
Пока иностранные деятели искусств, писатели, ученые, дипломаты следовали в Россию, московские и ленинградские музеи, библиотеки и театры спешно готовили тематические выставки и мероприятия, посвященные предстоящему юбилею. Творческие коллективы репетировали пьесы Толстого и ставили спектакли. В августе и сентябре все печатные издания посчитали своим долгом вынести на первые полосы неизвестные ранее архивные документы, посвященные жизни и творчеству создателя «Войны и мира». Корреспонденты, приукрашивая действительность, анонсировали приезд почетных гостей, и вот в качестве примера статья Абрама Рувимовича Палея, опубликованная в «Огоньке» 9 сентября 1928 года.
«Мы не разделяем философии Толстого, проповедуемого им христианского смирения злу: ибо революция и есть грандиозное, организованное противление злу. Но мы чтим память величайшего гения художественного слова, и на его неумирающих творениях учимся художественному творчеству и развиваем вкус. <…> На толстовские торжества приедут “сливки” мировой литературы. Достаточно сказать, что предполагается приезд Ромена Роллана, Жюля Ромена, Бернгарда Келлермана, Леонгарда Франка, Стефана Цвейга, Кнута Гамсуна, Рабиндраната Тагора, Махатмы Ганди, Пьера Мак-Орлана, Анри Пулайля, Виктора Маргерита, Анри Барбюса, Герберта Уэллса, Генриха Манна, Люка Дюртена, Жоржа Дюамеля, Синклера Льюиса и многих других, всего около семидесяти человек. Таким образом, празднование толстовского юбилея превращается в культурное событие мирового масштаба. <…> Участие в толстовских торжествах писателей Запада так или иначе является признанием этой культурной преемственности, того большого места, которое советская литература, несмотря на свою молодость, уже успела занять, того влияния, которым она пользуется и которое будет расти вместе с ростом социалистического строительства в нашей стране».
* * *
Цвейг прибыл в Москву на Белорусский вокзал в понедельник 10 сентября с курьерским поездом, в котором вместе с ним в одном вагоне приехали Бернгард Келлерман и испанский журналист Альварес дель Вайо. Предлагаю сразу перенестись в атмосферу торжественного вечера Большого театра, где в тот день состоялась официальная часть юбилея. Мы сразу услышим восхищение в словах Цвейга: «Большой театр в Москве – наверняка самый большой и, кроме того, один из самых красивых театров мира. Празднество должно начаться в шесть вечера, поэтому оно, естественно, начинается в семь, и это не вызывает ни малейшего проявления беспокойства и волнения. В овале сцены – стол для Комитета, в центре сидит Луначарский, министр и повелитель в мире искусств, у него волевое, энергично собранное лицо, плотные, грубо высеченные плечи, рядом с ним – Каменева, сестра Троцкого, руководительница отдела культуры{352}, женственная и сдержанная, с мягким и спокойным голосом, музыкальность которого очень чувствуется».
Кроме вышеназванных персон, на заседании присутствовала внучка Толстого и вдова Есенина Софья Андреевна Есенина-Толстая. Анна Андреевна Ахматова пришла послушать выступление своего итальянского друга Этторе Ло Гатто. В составе президиума находились Ольга Константиновна Толстая (Дитерихс), супруга Андрея Львовича Толстого, председатель правления Госиздата А. Б. Халатов, глава профсоюза учителей страны А. А. Коростелёв, М. Д. Бонч-Бруевич, С. Ф. Ольденбург, секретарь Толстого Н. Н. Гусев, член Академии наук СССР С. Ф. Платонов и многие другие.
Основной доклад на тему «Толстой и революция» сделал, конечно же, А. В. Луначарский{353}. «Я не могу, естественно, понять его русскую речь, но по его четко и энергично отбивающим такт кулакам понимаю, как решительно отделяет он правое от левого и при этом с самого начала как бы воздвигает памятник русскому правительству перед гигантским портретом Толстого. После него от Академии говорит профессор Сакулин, с большой благообразной и красивой седой бородкой, одетый в русскую блузу…»{354}
С докладом о Толстом-педагоге выступил Станислав Теофилович Шацкий,
