Шрифт:
Закладка:
Он прекрасно понимал, что творилось в тот момент в душе Жени. И знал, что она должна побороть свой протест и начать работать.
– Вы тут пока разомнитесь, а мне надо решить пару организационных вопросов.
И Циммерман ушел, оставив их на льду вдвоем.
– Ну что? Кататься будем? – Сеню создавшаяся ситуация, кажется, совершенно не взволновала. – Или ты боишься?
Стоит, весь в себе уверенный, смотрит нагло. Призер чемпионата Европы.
– Разминайся, – бросила ему Женька и поехала на другой конец катка.
В первую очередь надо успокоиться, а во вторую – показать ему, насколько она в форме.
Если Сеня думает, что увидит потерявшую былой уровень бывшую партнершу, то придется его разочаровать.
Она в прекрасной форме, и он еще пожалеет…
Самое ужасное, что Лев Циммерман оказался прав. Лучшего партнера для Жени было не найти. Как только улеглись первые злые эмоции и возмущение, как только Женя настроилась на работу и вложила свою руку в ладонь Сени… все вдруг на ближайшие два часа стало неважным. Им даже не пришлось подстраиваться друг под друга. Они просто поехали. Им почти не требовалось разговаривать. Достаточно было слов Циммермана, его объяснений, чтобы они сразу исполняли то, что он хочет.
Они настолько хорошо знали тела друг друга, понимали взгляды и жесты, что общались практически без слов. И словно не было этого времени порознь.
А чуть в стороне стоял Лев Циммерман и улыбался. Он знал, что все именно так и будет.
После тренировки Женьку трясло. Слишком много эмоций собралось за последние два часа. Но главная из них – потрясение. А еще восторг. Восторг от того, что она снова может, она катается. И не для детей на празднике, не в групповом номере бала в Лувре, а сольно. Со своим партнером, на огромной скорости, со сложными поддержками, параллельным вращением, дорожками шагов. Как тогда…
– Ты крута, – сказал ей Сеня, когда они уходили с катка.
Женька лишь пожала плечами и глянула на него через плечо, усмехнувшись. Но ничего не ответила, ушла в женскую раздевалку, а там села на скамейку, обняла себя руками и сидела так долго, пытаясь унять дрожь.
Вечером она выторговала у Циммермана полтора дня на Москву. Сказала, что испытала стресс, ей необходимо собраться с мыслями и все такое. Он согласился. Наверное, увидел по лицу, что, может, если она и врет, но не совсем.
И Женька рванула к Дану, искала у него… чего? Защиты? Утешения? Немного спокойствия? Она и сама не знала, чего именно. Но проведенные вместе часы были побегом от реальности. Передышкой перед тем, как окончательно осознать факт: она снова катается с Сеней. И неважно, что в спектакле, а не на соревнованиях.
Ей было очень хорошо в Москве. Уютно. Там руки крепкие, там все понятно и правильно, и про Сеню просто невозможно рассказать. Женька засыпала, обнимая Дана, ощущая в полудреме его легкие поцелуи, прижимаясь теснее к его теплому, вкусно пахнущему гелем для душа телу и бормоча про то, что аспиранты пошли не те. Раньше были ботаники, а теперь сплошные соблазнители. И было совсем не до Сени. Совсем.
На рейс она успела, хотя такси от души постояло в пробках. А в Сочи на вечер назначена фотосессия с Сеней. Лев Циммерман все правильно рассчитал. И если делать промо, то обязательно с их парой. Главная интрига спектакля.
Планы были грандиозные: съемки в костюмах на льду, в ресторане за столиком и еще на улице около моря. Не промо, а история любви какая-то. Интересно, как все это переживет Лиза, оставшаяся наедине с гипсом? И как с ней будет объясняться Сеня, который вроде как помолвлен.
Самолет поднялся в воздух, и Женька закрыла глаза. Есть возможность немного поспать и ни о чем не думать. Хотя бы два часа.
7
Они оба готовились к вечернему визиту. Мама нервничала, Дан это видел. Спросил, знакомство будет с ужином? Она ответила, что вряд ли. Неизвестно, как все сложится. Ужин может оказаться лишним, а чай, конечно, предложить надо. Она сама что-нибудь купит после работы.
Дан не знал, кого готовился увидеть, с кем его мама пыталась устроить свою личную жизнь, но когда она вернулась с работы в компании Шевцова, Дан так и застыл в коридоре с коробкой конфет, которую протянула ему мама.
Профессор?!
Дан переводил взгляд с Шевцова на маму и обратно. Шевцов глаза не отвел и поздоровался спокойным голосом:
– Добрый вечер.
– Здравствуйте, Олег Дмитриевич.
Мама едва заметно кусала губы.
Играть роль радушного хозяина у Дана не получалось, и он пошел на кухню отнести конфеты и поставить чайник. Ничего против профессора Дан не имел, но представить его рядом с мамой… Почему-то казалось, что это кто-то с ее работы, специалист по кредитам или инвестициям… но профессор истории, с которым Дан сам (сам!) познакомил маму… это надо как-то переварить.
И какого черта он не предохранялся? Тогда сейчас не было бы такого глупого положения и этого… «знакомства», и мама не кусала бы губы.
В вопросах контрацепции Дан был очень ответственным и никогда не рисковал, четко понимая, что к детям не готов, а аборт – это часто поломанная жизнь.
Чайник закипал, лимон был порезан.
– Представлять вас друг другу не надо, – сказала мама, приводя на кухню гостя и доставая с полки чашки. – Просто нужно поговорить.
Дан обернулся и посмотрел на Шевцова:
– Что вы собираетесь делать?
Вопрос прозвучал резко. Резче, чем ему бы хотелось. Звякнула крышка фарфорового чайника. Это мама чуть не уронила его.
– Я собираюсь жениться, – Шевцов оставался спокойным, и в этом спокойствии была внутренняя уверенность, – но Полина не хочет.
– Почему? – Дан перевел глаза на маму.
Она сосредоточенно насыпала заварку в чайник.
– Говорит, что не готова, – ответил за нее Шевцов.
Вот, значит, как. Злодей не совсем злодей.
Дан открыл коробку с конфетами, положил ее на стол и сел.
Он совсем не знал, что сказать. Как оказалось: готовься не готовься, а шок в любом случае обеспечен.
Мама расставила чашки с блюдцами, перенесла заварочный чайник на стол и села.
– Я все понимаю, – сказал Шевцов, обращаясь к Дану. – Но я хочу, чтобы ты знал, я люблю твою маму и постараюсь сделать все, чтобы ей было хорошо.
Уже постарался, ага. Слова показались пафосными и сворованными из какого-то не очень удачного фильма. Дан повернул голову, чтобы посмотреть на маму. Мама сидела застыв – смотрела на Шевцова, удивленная и побледневшая. А Шевцов смотрел
