но только на своей односельчанке. Женщины континента, по его твердому убеждению, болтливы, распутны и грубы. В сравнении с ними овцы и те казались благовоспитанными девушками из порядочных семей. Эфизио Пиццу вовсе не нравились зады в узеньких джинсах и подкрашенные глаза. Нет, его дети вырастут на свежем воздухе, среди уважаемых людей. Пиццу со снисходительной улыбкой глядел на своего работодателя, которому злосчастная судьба не дала родиться на острове, родине людей «благоразумных и достойных».

Весьма странное понятие достоинства не позволяло Эфизио носить шоферскую ливрею — до этого он никогда бы не унизился. В то же время огромная популярность хозяина вызывала у него невероятное восхищение.

А потому он, человек благоразумный, также носил синий костюм, разумеется, без шоферской фуражки и старался во всем походить на своего кумира. Он мазался после бритья тем же кремом, что и Шпага, подражал его походке и даже подкрашивал волосы. Впервые Шпага увидел его темно-каштановым, а теперь волосы Эфизио отливали медью. Превратиться в блондина он не посмел, но с беспримерной наглостью зачесывал чубчик в точности, как Шпага.

Между тем тип он был нервный, беспокойный.

Внезапно Эфизио затормозил так резко, что Шпага едва не ткнулся головой в стекло.

— Ты что, спятил?

— Но там демонстрация, синьор Шпага.

Улица в самом деле была запружена народом. В тусклом свете фонарей яркими красками сверкали плакаты и знамена, вскинутые над толпой.

Через открытое окошко кабины до Шпаги донеслись лозунги, явно рифмованные, ударявшие по голове словно молотом.

— Проклятая страна! — рявкнул Шпага.

Он с яростью взглянул на Эфизио, пусть, если хочет, так и передаст своему односельчанину господину депутату. Да, он, Шпага, буржуа. Разве это возбраняется?

Но почему он, хоть и страшно торопится, должен подчиниться прихоти массы, правых там пли левых?

— Сворачивай направо, — приказал он шоферу.

— Да, но…

— Сворачивай, а о нарушении правил не думай, это моя забота.

Они медленно проехали по пустынной улочке, однако на первом же перекрестке пришлось остановиться. Навстречу им двигалась вторая колонна.

«Рожица» «феррари» касалась края колонны, состоявшей целиком из молодых или совсем юных парней и девушек. У всех были побелевшие от холода лица и синие носы. Вместе со словами изо рта демонстрантов вылетали клубы пара.

Шли они медленно, обтекая машину. Кто-то провел рукой по капоту, кто-то постучал костяшками пальцев по кузову, кто-то ощупал пальцами сверкающие фары. И тут немолодой уже человек, остриженный почти наголо, всерьез озлился на этот блеск и великолепие металла. Взял и древком знамени стукнул изо всех сил по капоту.

Стон металла острой болью отозвался в душе Эфизио, гордившегося роскошной машиной хозяина как своей собственной.

— Для этих миллионных «тачек» дорожные знаки не существуют. Ну а штрафы платим только мы, бедняки-недотепы, — объяснил тип с короткой стрижкой дружкам-демонстрантам. Он наклонил древко и стал, как напильником, протачивать хромированное покрытие радиатора, оставляя в нем глубокие борозды. От тоскливого скрежета металла Эфизио вконец рассвирепел. Вскочил, но тут же рухнул на мягкое сиденье от удара хозяина ладонью по плечу.

— Но ведь эти скоты! — простонал он. — Да они что хотят, то и творят, а полиция их и пальцем тронуть боится.

— Молчи, болван! — прошипел Шпага. Он приказал было Эфивио повернуть назад, но группа молодежи уже обступила со всех сторон машину.

— Заставим-ка его превосходительство прогуляться пешком! — сказал один из юнцов.

— Что вы! Он же ужасно рассердился на Эннио за отметинки на радиаторе. Ах, какой нехороший, этот Эннио! — с ухмылкой добавил другой.

— Мне, чтоб такую машину купить, три года надо вкалывать! — крикнул молодой, растрепанного вида парень и нагнулся, чтобы получше разглядеть этого «султана», который запросто покупает такие вот безделушки.

Он чуть не ткнулся лицом в лицо Шпаги — тот высунулся из машины, чтобы своим магическим голосом любимца публики успокоить этих бедолаг.

«Дорогие друзья», — чуть было не сказал Шпага по привычке, но в последний момент сдержался.

— Ребята! — совсем по-свойски обратился он к демонстрантам. От отчаянного усилия придать вымученной улыбке естественность у него едва не свело скулы.

— Ребятки, не хотите после демонстрации заглянуть ко мне на телевидение?

— О, так это Джан Луи! — удивился один из юношей, вцепившийся в дверную ручку.

— Ты, сукин сын, как собачка служишь своим хозяевам, — зло сказал второй из демонстрантов, высокий и очень худой.

— Клоуном на телевидении работаешь, за то тебе и платят, фиглярчик!

— Я такой же труженик, как вы! — возмутился Шпага. — И никому не прислуживаю. Никакому хозяину, — тут же добавил он, чтобы участники демонстрации, не дай бог, не подумали, будто он глух к законным требованиям бедняков.

Все участники демонстрации обступили его и уже без прежней вражды разглядывали Эфизио.

«Слава богу, только мне не хватало гневной выходки моего темпераментного сардинца. Ведь они могут и самое настоящее побоище учинить».

Он вынул из кармана горсть приглашений на телеконкурс и сунул их стоявшему ближе всех пареньку.

— Вечером приходите на телевидение! Буду вас ждать, если только выберусь из этого затора. Мой шофер плохо знает Милан, — солгал он и с хитрой улыбочкой показал на Эфизио.

— Попробуй дать задний ход, да осторожно, чтобы не помешать нашим друзьям — демонстрантам.

«Феррари» плавно покатилась назад! Шпага облегченно вздохнул. Высунулся в окошко и приветливо махнул рукой колонне.

— До вечера! — крикнул он.

— Чао, педик! — отозвался с усмешкой худой паренек.

Шпага позеленел от гнева.

«Наглецы, подонки, хорьки, строят из себя всесильных, собравшись целой бандой».

Гомосексуалистом его называли с самого начала, хотя на то не было никаких оснований.

Белокурый чубчик и яркий пиджак еще ни о чем таком не говорят. Но одна бездарная журналистка, чтобы придать оригинальность своему репортажу, весьма прозрачно намекнула, будто блондин-телеведущий еще и… Ему сказали, что спорить бесполезно, даже вредно. Да к тому же многие считают это непременным признаком гениальности. А главное, тьма красоток спит и видит, как бы завести с ним интрижку, а он этим не пользуется. Как тут не заподозрить чудака…

Пятясь назад, словно рак, Эфизио снова добрался до поворота на улицу Данте.

— Куда ты, черт побери, едешь? — прорычал Шпага, когда Эфизио выдвинул стрелку поворота налево.

Эфизио удивленно поглядел на него.

— На проспект Матеотти.

— Уже поздно. Возвращаемся домой, — буркнул Шпага.

Эфизио убрал стрелку, резко развернулся, и ехавший сзади таксист три раза гневно ему просигналил. Эфизио в ярости обернулся назад.

«Что ты там сигналишь, осел! Мой хозяин меняет свои решения, как другие знамена партии». Но все это он «прокричал» лишь глазами.

2

— Надо завернуть в мастерскую, — сказал Эфизио, когда они вышли из машины у