лет он зарабатывал тем, что помогал черным разгружать фрукты и овощи у каких-то ларьков и, наконец, помер, оставив за собой лишь дырявые портки и комнату в коммуналке, в которой его бывшие работодатели сразу после его смерти обустроили чуть ли не целую овощебазу.

То были тяжелые времена и для Александра, но ветер перемен, дувший откуда-то с Запада, нес к нему запахи чего-то нового и возбуждающе ароматного. Деньги и богатство перестали быть пороком в сознании масс и стали чем-то совершенно необходимым в новой модели социально-экономического развития. То, что было под запретом еще совсем недавно, стало вдруг разрешено и он, не чувствуя на себе больше этих оков, с головой бросился в эту новую реальность. И вот такая вот жизнь ему уже начинала нравилась.

– Двадцать пять эта, тридцать эта. Последняя – оригинал с лазерного диска! —несколько лет он барыжил аудио и видео кассетами на рынке, переписанными по десять раз одна с другой на кухне на японском, купленном у его друга, моряка дальнего плаванья, магнитофоне. Работа, конечно, была дерьмом и совсем не той, какой грезил он в свои студенческие годы, но с помощью Хачика Лёни, раскрывшего весь свой творческий потенциал, через пару лет он смог купить себе уже даже Мерседес. Не новый конечно, привезенный с Америки тем же самым его другом, но большой, с круглой эмблемой, которую какие-то гопари или завистники несколько раз тырили прямо у него перед домом и которую друг, возвращаясь с очередного плаванья, ему каждый раз снова привозил.

Бизнес его попер в гору, но однажды появились они. Парни в черных куртках и тренировочных штанах. Все качки и боксеры. Все за исключением одного, того кто был из них самым главным. Пахан, так называли они его. Ходящий центнер жира, безуспешно пытавшийся косить под одного из качков, и вонявший потом и ссакой так, что при встрече с ним на глаза невольно наворачивались слезы.

– Это тебе, это нам! – он помнил как Пахан, протиснув однажды свою жирную задницу к нему в ларек, опустился на затрещавший жалобно стул и начал делить, руководствуясь какими-то лишь одному ему известными математическими соображениями деньги, заработанные им за весь день. – Надо всё по-честному делать, понимаешь? Делиться! Ведь так учили нас в школе, сечёшь, а? Ты пойми, – продолжал Пахан, засовывая в карман своей курки сложенные пачкой купюры, – мы тут не какие-то бандиты, бандиты там – на Толкучке, а мы за безопасностью твоей следим, чтобы, не дай бог, какой-нибудь упыренок тебя тут не порезал или не кинул на бабки, сечёшь?

Александр не отвечал ему ничего. Он даже не кивал. Разговор с этой свиньей был для него оскорблением интеллекта. Впрочем Пахан, занимавшийся своим делом под зорким прикрытием стоявших в дверях качков, не особо и хотел наладить с ним канал вербальной коммуникации. Он причмокивал, отрыгивал, считал купюры и теми же грязными пальцами, которыми трогал деньги, засовывал себе в рот жирные пышки, которые притащил тут же с собой в пакете (Александр видел Пахана несколько раз и каждый раз он таскал всю жратву с собой).

– На! – он протянул ему остатки денег со следами жира от пальцев. – И ни в чем себе не отказывай. В следующий раз продавай лучше. А то ведь видишь, машинку-то купил, а торговля плохо идет, говоришь. Смотри, работай лучше. А то в следующий раз ни машинки, ни ларечка может уже не быть, усёк, а?!

И Александр усёк. Следующего раза действительно не настало. Пули из Макарова пробивали метровый слой жира легко и непринужденно и тело Пахана, как туша какой-то пущенной на убой свиньи, валялось на полу кафе «Красный Якорек» до самого утра, пока не приехал молодой лейтенант Шабаев и не дал указания отвезти тела убитых куда подальше. За день до этого Александр пригласил Пахана на встречу в это припортовое заведение обсудить «бизнес» и толстяк принял его предложение. Почему нет? В конце концов он обещал дать ему денег, а жратва у Пахана всегда была с собой. Полный набор для абсолютного счастья.

– Ну чё за базар-то? Зачем позвал? – полная туша Пахана втиснулась во мрачное помещение заведения.

– За этим! – Александр решил не тратить лишнего времени. Каждая минута, проведенная с в разговоре с Паханом, опускала его на одну ступень в эволюционном развитии, не говоря уже о здоровье, которое ухудшалось с каждой секундой, подрываемое токсичным запахом, исходившим не то от его кожи, не то от одежды этого нелепого существа, почему-то почувствовавшего себя выше его. Восемь пуль. Шесть в тело, две в голову и ни одной мимо. Целая обойма Макарыча, не оставившая свинофабрике ни малейшего шанса выкарабкаться оттуда живым. Одну за одной пускал он пули в уже неподвижное, развалившееся на полу тело, расчётливо выбирая те участки повернутого вверх брюха, где, по его представлениям, должны были находиться жизненно важные органы. Он знал, где находилось сердце, но он так же знал, что сердце для жизнедеятельности Пахана имело точно такое же важное значение, как крайняя плоть для араба или ортодоксального еврея, поэтому он жал спусковой крючок до третьей холостой отсечки.

На улице послышался какой-то шум. Два качка, телохранители этого жиробаса, ворвались в помещение. У одного из них, лысого и со шрамом на лице в руках была волына, как узнали они потом это была газовый пистолет, но Рома, стоявший у дверей, метко убрал его выстрелом в грудь и бычара, взвизгнув, как укушенная осой псина, с грохотом повалился на пол. Второй был потрусливей. Он было бросился наутек, но Александр взял его на прицел своего разряженного пистолета и медленно, хлюпая ботинками по залитому кровью и мочой полу, подошел к окаменевшему от страха мордовороту. С грохотом вниз упал пустой магазин и с металлическим лязгом в него вошел новый.

– Как тебя зовут?

– К-к-к…

– К-к-как? – передразнил его Александр, слабо прикасаясь холодным металлом еще дымящегося ствола ко лбу этого создания.

– К-к-к… К-к-клим. К-клим.

Странное имя, вернее, название для испуганного существа с большим, разраставшимся прямо на глазах мокрым пятном на штанах. Пистолет касался его раскрасневшегося лица, его носа, губ, его гнилых зубов. Было видно, что в ту секунду он был готов на всё и попроси его Александр открыть рот и принять в него дуло пистолета, он сделал бы это со рвением шестидесятилетней портовой шлюхи.

– Клим, я хочу тебе сделать предложение, от которого ты не сможешь отказаться, – его голосом говорил Майкл Корлеоне из «Крестного отца», он смотрел этот фильм миллион раз и заученные наизусть диалоги прочно