можно постичь таким образом. Если мы полностью отгородимся от внешнего мира и внимательно посмотрим внутрь себя, то сразу же поймем, что ум как бы отсоединен. Его единственная цель – воспринимать внешние вещи и объективировать их в соответствии с их формами. Мы ощущаем себя непосредственно и не ищем сначала причину того или иного впечатления с помощью закона причинности; во-вторых, мы не можем формировать наше внутреннее существо в соответствии с пространством; точно так же мы ощущаем себя нематериально, ибо только причинам чувственных впечатлений мы, без исключения, придаем какую-либо форму объективности.

Мы придаем материальность (субстанциональность) только причинам чувственных впечатлений без исключения, с необходимостью. Только наши высшие способности познания, а вместе с ними и самосознание, бодрствуют и активны.

Следует отметить, однако, что хотя мы не можем сформировать свое внутреннее существо пространственно, мы, тем не менее, непосредственно осознаем свою индивидуальность. Мы чувствуем это в нашем общем чувстве; мы ощущаем, как бы, нашу сферу силы и чувствуем себя внутренне не более расширенными, или, скорее, более эффективными, на ширину волоса, чем наш интеллект показывает, что тело пространственно расширено. Это очень важно, потому что Шопенгауэр фактически отрицает, что «в общем чувстве или во внутреннем самосознании нам даны протяженность, форма и действенность» (Мир как воля и представление. II. 7.) Мы, однако, теряем форму в самосознании, но не ощущение нашей протяженности, то есть сферы действия.

Эта ощущаемая индивидуальность непрерывно касается точки настоящего (формы разума), или, что то же самое, дает содержание каждому переходу от настоящего к настоящему, связанному с разумом. Мы никогда не осознаем пустой момент. Наш ум может быть занят каким-нибудь делом, как бы чуждо оно нам ни было, наше чувство всегда будет сопровождать его; мы только очень часто не обращаем на него внимания и заполняем минуты мыслями, фантастическими образами, созерцанием внешних предметов, которые, однако, все имеют только зависимое существование, т. е. все существуют только потому, что их несет постоянно текущий, хотя часто ужасно возбужденный и кипящий поток нашего чувства.

Таким образом, в настоящем мы всегда видим себя открыто, именно такими, какие мы есть. Какая часть нашего существа должна быть закрыта завесой? Но разве время не превращает нашу внутреннюю сущность в простую видимость? как уже прямо учит Кант:

Что касается внутреннего восприятия, то мы узнаем свой собственный предмет только как внешний вид, но не в соответствии с тем, чем он является сам по себе.

Шопенгауэр подтверждает это:

Внутреннее восприятие еще никоим образом не дает исчерпывающего и адекватного знания о вещи в себе.

Однако внутреннее познание свободно от двух форм, привязанных к внешнему, а именно от формы пространства и от формы причинности, которая опосредует все чувственное восприятие. С другой стороны, время все равно остается, как и время становления познания и познания в целом.

(Мир как воля и представление. II. 220.)

Я не познаю свою волю как целое, не как единство, не в полном соответствии с ее сущностью, но познаю ее только в ее отдельных актах, то есть во времени.

Помимо того, что с этой точки зрения сущность мира никогда не может быть открыта и что философствование было бы не чем иным, как работой Данаид – (ибо чем мне поможет то, что внутреннее познание свободно от двух форм? той, что остается, достаточно, чтобы полностью завуалировать вещь в себе), – как я уже доказал, совершенно неверно наделять время способностью вызывать какие-либо изменения в появляющемся. Напротив, мы имеем его только для того, чтобы распознать вещь в себе в соответствии с ее сущностью; на саму же сущность он не оказывает ни малейшего мыслимого влияния. Поэтому я должен принять вполне позитивную точку зрения, что мы узнаем вещь в себе полностью и неискаженно внутренним образом. Это воля к жизни. Я хочу жизни по преимуществу – здесь сокровенная суть моего существа предстает в свете: моя воля здесь – целое, единство. Потому что я хочу жизни, я вообще. Для того чтобы осознать это, мне не нужно время. Я хочу жизни в каждом настоящем, и вся моя жизнь – это только сложение этих пунктов.

Но, с другой стороны, я хочу жизни совершенно определенным образом. Чтобы осознать это, мне нужно время, ибо только в общем потоке вещей я могу открыть, как я хочу жить. Без развития или развертывания моего существа это было бы невозможно; время, однако, не порождает развитие, а лишь делает его ощутимым, и разум в силу времени показывает мне индивидуальную окраску моей воли в целом. i469 Конечно, если учесть, с одной стороны, сложный чудесный аппарат, необходимый для распознавания, и, с другой стороны, самое главное, что должно быть распознано для меня: ядро моего существа (мы не осознаем себя в самосознании, но ощущаем себя непосредственно, а то, что непосредственно схвачено, становится объективным для рефлектирующего разума), то для меня не имеет смысла, что столь поразительно искусные средства стоят в правильном отношении к столь скудному результату. Воля к жизни! Желание существовать! Неутолимая жгучая жажда жизни, ненасытный хищный голод к жизни! А что приносит жизнь?

Теперь не нужно ничего показывать, кроме удовлетворения голода и инстинкта спаривания, и, самое большее, небольшого сиюминутного удовольствия, такого, какое время от времени получает каждая особь животного мира между бесконечными тяготами и нагрузками.

(Мир как воля и представление. II. 404.)

Как жалко! И поскольку наше бытие – это нечто столь ужасающе жалкое, не верится, что оно действительно полностью раскрылось перед нами, и думается, что за ним еще есть что-то, что познание должно найти с горячим старанием. На самом деле, однако, он лежит перед нами во всей своей обнаженной простоте. Он, как сказал Гераклит о трупе, презреннее навоза.

Если, с другой стороны, мы рассмотрим ужасную ярость, с которой воля требует жизни, всепоглощающую, пылкую страсть, с которой она требует только одного: существования, существования и еще раз существования, мы поймем, как подходит воле факультет знания; ведь без всеобъемлющего духовного взгляда на все реальные условия этому неистовому импульсу никогда нельзя было бы придать другое направление, что и является целью этики.

Отрицаемое реальное развитие, таким образом, появляется как нарыв в самом начале физики Шопенгауэра (мир как воля). Давайте посмотрим, как отринутая индивидуальность отомстила за себя.

В мои намерения не входит слишком подробное рассмотрение философской системы Шопенгауэра. Я должен ограничиться разоблачением ошибок и кратким указанием достоинств.

Произведения Шопенгауэра, которые каждый, кто причисляет себя к образованным людям, должен знать досконально, ибо они являются самыми важными во всей литературе мира со времен появления «Критики чистого разума».

После того как Шопенгауэр обнаружил волю к жизни как ядро нашего существа, которое, войдя в формы познающего субъекта, предстает как тело, он с полным основанием перенес найденное на все в природе.

Ибо какое иное существование или реальность мы должны приписывать остальному телесному миру? Откуда мы берем элементы, из которых составляем такое существование? Кроме воли и воображения, ничто не известно нам и не мыслимо. Если мы хотим придать телесному миру, существующему непосредственно только в нашем воображении, наибольшую известную нам реальность, то мы придаем ему ту реальность, которую для каждого имеет его собственное тело: ведь это самая реальная вещь для каждого. Но если мы теперь проанализируем реальность этого тела и его действий, мы не найдем в нем ничего, кроме нашего воображения.

(Мир как воля и представление. I. 125.)

Но для того, чтобы это осуществить, необходимо было сначала точно исследовать природу воли, поскольку она не везде выражается одинаково. Таким образом, Шопенгауэр пришел к выводу, что воля – это слепой, бессознательный импульс, к которому познание и сознание по сути не относятся.