Пространство и время, согласно великому учению Канта, идеальны; индивидуальность и движение, без допущения которых невозможны ни естествознание, ни философия без противоречий, напротив, реальны. Последние имеют лишь цель их распознавания. Без субъективных форм нет восприятия внешнего мира, а есть стремящиеся, живые, желающие индивидуальные силы.

Давно пора прекратить спор между реализмом и идеализмом. Уверенность Канта в том, что его трансцендентальный идеализм не отменяет эмпирическую реальность вещей, проистекает из полного самообмана. Вещь сама по себе, которая, как видимость, заимствует свое протяжение и движение непосредственно из чистых представлений пространства и времени, не имеет реальности. Это стоит прочно. Шопенгауэрианский критический идеализм Канта, который я восстановил в его основах, напротив, оставляет совершенно нетронутыми протяжение и движение вещей и лишь утверждает, что объект отличается от вещи в себе материей, в том, однако, что способ возникновения силы обусловлен субъективной формой материи.

Поскольку для Канта вещь в себе была совершенно неизвестной =x, к которой он не имел ни малейшего отношения последовали абсурдные выводы из чистых представлений о пространстве и времени.

Мы можем говорить о пространстве только с точки зрения человека.

Действующий субъект, в соответствии со своим разумным характером, не выдержит никаких условий времени; ведь время – это только условия видимости, но не вещей самих по себе. В нем никакое действие не возникало бы и не исчезало; следовательно, он также не был бы подвержен закону определения всего времени, всего изменчивого.

(Kk. 421.)

С другой стороны, у Шопенгауэра, которому приходилось постоянно заниматься вещью-в- себе (волей), они празднуют свои сатурналии почти на каждой странице его произведений.

Отрицание индивидуальности и отрицание реального развития вещи-в-себе страшно отомстили, ибо они разорвали на тысячу кусков произведение мысли гениального человека и бросили их к его ногам с презрительным смехом. Философское здание должно быть построено так, чтобы каждая перегородка на втором, третьем, четвертом и пятом этажах опиралась на непоколебимый фундамент, иначе оно не выдержит достаточно сильного порыва ветра и рухнет. Но строго разделенные формы субъекта и вещи-в-себе являются основой всей философии. Если здесь произойдет ошибка, то самая великолепная конструкция ничего не стоит. По этой причине каждая честная система должна начинаться с тщательного, хотя и очень трудоемкого, исследования способности к познанию.

В этом разделе моей критики я пока не буду касаться противоречий, в которые Шопенгауэр неизбежно должен запутаться через вышеупомянутое отрицание. Это будет сделано позже, и тогда мы также увидим, как часто он стряхивал с себя мешающие цепи чистых представлений, пространства и времени, и помещал себя полностью на реальную почву. Сейчас я лишь вкратце покажу, как Шопенгауэр превратил беспредельную и неподвижную точку единого в себе (Волю) в объективный, реальный мир тела, заполняющего пространство в трех измерениях, с помощью субъективных форм.

Перед этим я должен упомянуть, что он даже поставил существование мира в зависимость от субъекта. Он говорит:

Среди многих вещей, которые делают мир таким загадочным и тревожным, самой близкой и первой является та, что, каким бы огромным и массивным он ни был, его существование все же держится на одной нити: это сознание, в котором он находится в любой момент времени.

(Мир как воля и представление. II. 4.)

Вместо Dasein должно быть Erscheinung. Он совсем забыл, что сказал в «Четверояком крене 87»:

Злоупотребление совершается в той мере, в какой закон причинности применяется к чему-то иному, чем эмпирически данные нам изменения в материальном мире, например, к силам природы, благодаря которым эти изменения вообще возможны, или к материи, на которой они происходят, или к миру в целом, которому для этого должно быть приписано абсолютно объективное существование, не обусловленное нашим интеллектом.

К этому я присоединяю разоблачение вопиющего противоречия относительно объекта.

Шопенгауэр говорит:

Там, где начинается объект, заканчивается субъект. Общность этой границы проявляется именно в том, что существенные и потому общие формы объекта, которыми являются время,

пространство и причинность, могут быть найдены и полностью познаны даже без познания самого объекта, начиная с субъекта.

(Мир как воля и представление. I. 6.)

С другой стороны, старый философ учит во втором томе, также на странице 6:

Объективное обусловлено субъектом и, более того, его формами концепции, которые привязаны к субъекту, а не к объекту.

Что на это можно ответить?!

Тело, как и все объекты восприятия, лежит в формах всякого познания, в пространстве и времени, через которые множественность.

(Мир как воля и представление. I. 6.)

Время – это такое устройство нашего интеллекта, благодаря которому то, что мы представляем себе как будущее, не кажется существующим сейчас.

(Parerga II. 44.)

На самом деле постоянное появление новых существ и уничтожение существующих следует рассматривать как иллюзию, порожденную аппаратом из двух отполированных стекол (функций

мозга), через которые только мы можем что-то видеть: они называются пространство и время и в их взаимопроникновении (!) причинность.

(ib. 287.)

Через наше оптическое стекло время представляет как будущее и грядущее то, что уже есть сейчас и настоящее.

(ib. I. 281.)

Наша жизнь имеет микроскопический характер: это неделимая точка, которую мы рассматриваем через две сильные линзы: пространство и время, разделенные друг от друга и потому имеющие весьма солидные размеры.

(ib. II. 309.)

Если бы можно было убрать формы познания, как стекло из калейдоскопа, то, к нашему

изумлению, перед нами предстала бы вещь сама по себе как единая и постоянная, как бессмертная, неизменная и, при всех видимых изменениях, возможно, даже до самых отдельных детерминаций, идентичная.

(ib. I. 91.)

Другой вывод, который можно сделать из утверждения, что время не принадлежит к сущности вещей как таковых, был бы таков: в некотором смысле прошлое не является прошлым, но все, что

когда-либо было реальным и истинным, должно, по сути, оставаться таковым, поскольку время лишь напоминает театральный водопад, который, как кажется, течет вниз, но, будучи простым колесом, не двигается с места; точно так же, по аналогии с этим, я уже давно сравниваю пространство со стаканом, разрезанным на грани

(ib. I. 92.)

Вот как это должно было произойти! То, что Кант лишь слегка набросал, должно было быть исполнено его величайшим преемником в ясной картине, чтобы даже глупый мог сразу осознать всю грандиозность вопроса. Давайте представим себе этот процесс. Единая вещь в себе, которой чужда всякая множественность, существует в Nunc Stan схоластов. Стоящий перед ним предмет, который, кстати, принадлежит к Единой Вещи в Себе, открывает глаза.

Итак, прежде всего, в интеллекте вступает в действие пространство, которое можно сравнить со

стаканом, разрезанным на грани (для разнообразия здесь не упоминается закон причинности, а говорится о причинности, которая делается попеременным проникновением пространства и времени). Это стекло не искажает одну неделимую точку вещи в себе на миллионы форм той же природы и размера – нет! на горы, реки, людей, волов, ослов, овец, верблюдов и так далее. Все от из своих собственных средств, ибо в Единой Точке нет места для различий. После этого линза времени становится активной. Это стекло расчленяет Единый акт Единой Вещи, находящейся в вечном, абсолютном покое, а именно – быть, на бесчисленное множество последовательных актов воли и движений, но – хорошо понятно – своими собственными средствами оно позволяет части его уже пройти, в то время как другую часть оно полностью скрывает от субъекта. Из этих скрытых волевых актов чудесная волшебная линза теперь всегда безошибочно перемещает многие из них в настоящее, откуда они бросаются вниз, в прошлое.

Как природа превращена в лживую Цирцею тем же самым человеком, который не устает объяснять

Природа никогда не лжет: именно она делает всю правду правдой.

(Parerga II. 51.)

Но что показывает природа? Только личности и реальное становление. Здесь, кстати, не следует спрашивать: как могло случиться, что выдающийся дух мог написать такое? Ведь весь абсурд является лишь естественным