Таким образом, субъект снабжает многообразный мир своими собственными средствами.

Однако, как я уже упоминал выше, для повзрослевшего идеалиста этот вопрос предстал в ином свете. Ему пришлось признать: «Мир как концепция ничего не может дать из своих собственных средств, не может служить напрасной, праздно придуманной сказкой». Но самое значительное опровержение он сделал в отношении так упорно отрицаемой индивидуальности. К многочисленным отрывкам, таким как:

Иллюзия множественности, проистекающая из форм внешнего, объективного представления.

(Мир как воля и представление. II. 366.)

Множественность вещей коренится в способе познания субъекта.

(ib. 367.)

Индивид – это только видимость, он существует только для познания, схваченного в пропозиции разума, principio individuationis.

(ib. I. 324.)

Индивидуация – это всего лишь видимость, возникающая посредством пространства и времени.

(Ethik 271.)

разительно отличаются от остальных:

Действительно, индивидуальность сначала заложена в интеллекте, который, отражая внешность, принадлежит к той внешности, которая имеет principium individuationis в

качестве своей формы. Но она также присуща и воле, поскольку характер индивидуален.

(Мир как воля и представление. II. 698.)

Более того, можно спросить, насколько глубоко, в сущность самого мира, уходят корни индивидуальности, на что можно ответить: они уходят так же глубоко, как утверждение воли к жизни.

(ib. 734.)

Отсюда следует, что индивидуальность не основана только на principio individuationis и,

следовательно, не является простой видимостью, но коренится в самой вещи, в воле человека: ведь его характер сам по себе индивидуален. Но насколько глубоко здесь уходят корни, относится к вопросам, на которые я не берусь отвечать.

(Parerga II. 243.)

Здесь я могу только воскликнуть:

Magna est vis veritatis et praevalebit!

(Велика истина, и она восторжествует.)

В заключение я должен еще раз вернуться к несправедливости, которую Шопенгауэр совершил по отношению к Канту, когда критиковал трансцендентальную аналитику. Он не понимал синтеза многообразия восприятия, вернее, не хотел и ему не давали этого понять. Кант совершенно четко учил, что только чувственность дает материал для восприятия, который понимание перебирает, просеивает, вбирает и комбинирует, и что объект возникает только

через синтез частичных видимостей. Шопенгауэр переиначил это так, что в дополнение к восприятию, через категории, должен мыслиться другой объект, так что только восприятие становится опытом.

Такой абсолютный объект, который вовсе не является созерцаемым, а добавляется к созерцанию понятием, как нечто соответствующее ему. – Добавление этого непосредственно немыслимого объекта в концепцию является тогда действительной функцией категорий.

(Мир как воля и представление. II. 524.)

Для Канта объект категорий – это не вещь сама по себе, а ее ближайший родственник: это объект в себе, это объект, не требующий субъекта, это единичная вещь, но не во времени и пространстве, поскольку она не видима, это объект мысли, но не абстрактное понятие. Соответственно, Кант фактически (!) различает три вещи: 1) идею, 2) объект идеи, 3) вещь в себе. Первое – это вопрос чувственности, которая, помимо ощущений, постигает также чистые формы восприятия пространства и времени. Второй – дело интеллекта, который мыслит его через свои 12 категорий. Третье лежит за пределами всякого познания.

(ib. 526.)

Ничего подобного в аналитике Канта нет, и Шопенгауэр просто фантазирует. Он даже заходит так далеко, что обвиняет глубокого мыслителя, величайшего мыслителя всех времен, в невероятном недостатке рефлексии, потому что только с помощью интеллекта (разума) он позволил привнести связь в концепцию, что как раз и является одной из его бессмертных заслуг. Послушайте:

Это невероятное отсутствие размышлений о природе яркой и абстрактной идеи приводит Кантена к чудовищному утверждению, что без мышления, то есть без абстрактных понятий, вообще не существует знания о предмете.

(Мир как воля и представление. I. 562.)

Как мы знаем, разум привносит в наблюдение не мышление, а связь. Конечно, мы также думаем, пока смотрим, размышляем над восприятием в понятиях и поднимаемся к познанию мирового целого, его динамической связи, его развития и т.д., но это нечто совсем другое.

Простое восприятие, восприятие объектов, предметов, происходит без концепций и в то же время с помощью концепций.

И все же с помощью разума. Поскольку Шопенгауэр позволяет разуму только формировать понятия и объединять их, Кант должен быть неправ. Но самый прекрасный долг судящего потомства – воскрешать забытые заслуги и кассировать несправедливые приговоры. В данном случае я считаю себя призванным выполнить эту обязанность.

Физика

Тот, кто надел мантию философа, присягнул на верность истины и сейчас, где он применяет свое служение, любые другие соображения, какими бы они ни были, это позорное предательство.

Шопенгауэр.

Как я показал в предыдущем разделе, Шопенгауэр в своих трудах о воображении частично существенно улучшил теорию познания Канта (априорный закон причинности, интеллектуальность восприятия, уничтожение категорий), частично жестоко изуродовал ее хорошую часть (отрицание синтеза многообразия восприятия). Если в этом отношении он лишь следовал по стопам своего великого предшественника, то, с другой стороны, в своих работах о воле мы видим, как он вступает на совершенно новый путь в западной философии, который Шеллинг – будем справедливы! – намекнул. Кантианская вещь-в-себе стояла как завуалированный образ Саиса в философии. Многие пытались приподнять завесу, но безуспешно. Затем появился Шопенгауэр и разорвал его. Даже если ему не удалось четко воспроизвести черты изображения, его копия имеет неоценимую ценность. И даже если бы это было не так, самого акта – раскрытия вещи в себе – было бы достаточно, чтобы сделать его имя бессмертным. Как Кант – величайший философ, писавший о разуме, так Шопенгауэр – величайший мыслитель, философствовавший о сердце. Немцы имеют полное право гордиться.

Давайте сначала рассмотрим путь, который привел Шопенгауэра к вещи-в-себе. Все еще находясь под влиянием кантовского идеализма, он пришел к убеждению, что внешний вид никоим образом не выражает сущности того, что в нем проявляется. Поэтому он пришел к выводу, что пока мы находимся в мире как понятие, вещь сама по себе должна оставаться полностью скрытой от нас. Но, сказал он:

Мое тело для чисто познающего субъекта является идеей, подобной любой другой, объектом среди объектов.

(Мир как воля и представление. I. 118.)

Следовательно, вещь в себе также проявляется в нем, и поэтому она должна быть доступна мне в моем внутреннем существе, в моем самосознании.

Это было блестящее, гениальное открытие, и я не боюсь быть виновным в преувеличении, когда говорю, что оно положило начало революции в духовной сфере, которая приведет к таким же преобразованиям в мире, как и те, которые принесло христианство.

Я не буду останавливаться, чтобы снова обсуждать ошибки, которые уже были осуждены. Мы знаем, что сам Шопенгауэр в конце концов был вынужден признать, что внешний вид не был придуман субъектом, а был выражением вещи в себе. И мы действительно видели, что уже в мире как понятии могут быть указаны формы, присущие вещи самой по себе, более того, сама ее сущность как сила должна быть признана. Но то, что представляет собой сама сила, никогда не может быть постигнуто извне. Мы должны опуститься на самое дно нашего внутреннего мира, чтобы иметь возможность более точно определить этот х. Здесь она раскрывается перед нами как воля к жизни.

Шопенгауэр говорит очень правильно:

Если мы проследим понятие силы до понятия воли, тогда мы действительно проследим неизвестное до бесконечно известного, да, до единственного, что действительно непосредственно и полностью известно нам.

(Мир как воля и представление. I. 133.)

И даже чрезвычайно удачно выбранное выражение «воля к жизни» уже не будет вытеснено из философии.

Мы уже погружались в свой внутренний мир в предыдущем разделе, и теперь нам предстоит сделать это снова, чтобы точно наблюдать все, что