и бился в ущелье, и земля под Совьон ходила ходуном. Ее соратники, которым повезло меньше, срывались вниз – а это означало верную смерть. Те, кто переживал падение, наступали на Сармата вблизи, но все были обречены: если с ними не расправлялись драконьи зубы и когти, их ранили случайные стрелы собственных товарищей.

Творилась чудовищная кровавая сумятица.

Укрытий почти не осталось: каменные гряды рухнули. Дыхание разъяренного Сармата достало Совьон лишь единожды – она успела отпрыгнуть, но пламя лизнуло ее по спине. Одежда не загорелась, и Совьон не знала, что ей стоит благодарить: собственную воинскую ловкость – или призванные чары, плясавшие вместе с ней? Скорее уж, и то и другое – впервые колдовство не отвлекало ее, а наоборот, помогало в бою.

Люди вокруг нее беззвучно кричали, бросали копья и возводили луки – а Сармат все не спешил перебрасываться в человеческое тело. Он разодрал сети и, должно быть, уже дюжину противников, упавших на дно ущелья. Он жег, и плавил, и рвался из-под завала так сильно, что едва ли не изрезал чешую Хьялмы на бахрому. Земля под ним рокотала. В небо взвивались огненные вспышки.

Совьон спустила тетиву и утерла потное лицо.

Искрящиеся клубы полыхнули у самой драконьей морды – благодаря этому Совьон разглядела, как чье-то копье вонзилось Сармату в глаз. Дракон вздыбился и заревел. Совьон не слышала, как именно, но догадалась, что этот рев мог пересилить крики и треск. Взбешенный, Сармат слепо ударился о склон ущелья – мощнее, чем прежде, и ноги Совьон потеряли опору.

Падая, она выпустила лук – чтобы зацепиться о выступы склона. Руки соскользнули, локти сбились о камни, и Совьон не сумела повиснуть, но хотя бы задержала падение.

Она рухнула на спину и задохнулась от удара. Грудь свело: Совьон не могла заставить себя втянуть воздух.

Лоскуты чар сгустились слева, и Совьон неосознанно перекатилась на правый бок. Вовремя: место, где она лежала, припечатала тяжелая драконья лапа. Совьон приподнялась на четвереньки, задышала мелко и часто. Поскальзываясь, устремилась прочь, когда Сармат обрушил шипастый хвост.

Из всего оружия у Совьон остался лишь кинжал. Она встала с трудом – ноги были нетвердые, и ее сильно шатало. Совьон придержалась за болящие ребра и удобнее перехватила рукоять. Когда Сармат вновь опустил лапу рядом с ней, Совьон погрузила лезвие в его голень, между пластинами чешуи, – и ее тут же отшвырнуло в сторону.

Она успела прикрыть голову, и, возможно, это спасло ей жизнь.

Дракону больше не было дела ни до летящих стрел, ни до людей, крошащихся под его когтями. Он извернулся и мордой подтолкнул и без того раскачанный камень – самый тяжелый из тех, что пережимали его крыло.

И когда это случилось, он рывком поднялся в воздух – а осыпь, лежавшая на его спине, полетела на дно ущелья.

Сармат-змей высвободился из их ловушки. Он воспарил над расселиной и снес пламенем всех, до кого только мог дотянуться: огненный залп напомнил взрыв, и от него забурлил воздух.

Опрокинутая навзничь, Совьон смотрела сквозь дым, как фигура чудовища растворялась в темной ежевичной вышине.

* * *

Рассвет был туманный и серый, с тусклой розовизной.

Совьон брела по мелким камешкам – прочь от ущелья. Ее слегка качало. В ушах звенело, хотя теперь она различала хруст земли и завывания ветерка. Ее волосы были растрепанными, в саже и пыли, на разодранных руках и лице запеклась кровь, смешанная с грязью и синей краской. Рубаха вдоль позвоночника была красно-черная, подпаленная.

В живых осталось не больше десятка воинов. Те, у кого хватало сил или злобы, находили тела своих соратников и подтягивали их к месту будущего погребального костра – кроме тех, что погибли в ущелье. Никто бы не сумел их поднять. Совьон-то насилу вытащили, а она могла цепляться и помогать своим спасателям.

Фасольд сидел на камне рядом с павшими. Он вертел в руках топор и смотрел то себе под ноги, то на горизонт. Воевода тоже был в крови, ожогах, грязи, но Совьон не заметила у него тяжелых ран.

– Нам нужно уходить, – сказала она сипло. – Сармат может вернуться или послать к нам своего брата.

Казалось, Фасольд и ухом не повел. Лицо у него было пустое.

– Твой плаксивый друг там, – махнул рукой. – Мальчишка-высокогорник.

Да, Совьон уже видела Та Ёхо. Слава богам, та была жива.

– Воевода… – Она осеклась.

У камня лежали парни из Сокольей дюжины. Карамай был обожжен так, что Совьон едва его узнала – его лицо исказилось и пошло пузырями, а грудь обуглилась.

Никто никогда не делал тайны из того, что Фасольд недолюбливал дружинников князя Хортима. Но сейчас он посмотрел на Совьон таким взглядом, будто она подло его обманула.

– Почему я пережил эту ночь, а они – нет? – Совьон была готова поклясться, что его глаза подернуло влажной поволокой. – Это неправильно. Так не должно быть. Это мне уже давно причитается лежать в земле. Не им.

Совьон отвернулась.

– Я не знаю.

Значит, судьба такая. Сделки с ней не всегда справедливы.

Фасольд сжал губы.

– Ради чего это было? Сармат-змей улетел. Все зря. Они погибли зря. Я подвел своего князя.

Совьон снова услышала в его словах укор. Она могла бы вспыхнуть и напомнить, что не обещала гибели Сармата. С нее требовалось только заманить дракона в ловушку, и она это исполнила – ее ли вина, что Сармата не удержали? Но Совьон ничего не сказала. Не хватало еще грызться с человеком, которого оглушило горе.

Фасольд согнулся и подпер лоб ладонью. Совьон отошла от него, – что еще тут ответишь? – и окинула мертвых взглядом.

На теле Латы почти не было ожогов – он погиб от сильного удара; может, при обвале или Сармат-змей сшиб его хвостом или лапой, когда улетал. Латы не упал в ущелье, и Совьон подумала, что это хорошо: так по нему хотя бы сложат костер.

Ему закрыли глаза – наверное, это сделал Фасольд. Лицо Латы было в саже, и знак на нем размазался.

Совьон наклонилась и большим пальцем подтерла краску – чтобы метка выглядела ровнее.

Яхонты в косах VIII

Сармат думал, что знал о телесной боли если не все, то многое. Он сражался в отцовских битвах и встречал удары вражеских мечей и сабель. Переживал болезни, от которых обыкновенно страдали люди, ломал человеческие кости и рвал человеческие сухожилия. Позже – перекраивал себя, сшивая со змеиной плотью, но еще никогда он не испытывал такой боли в драконьем обличии. И заключенный в