Ему казалось, что он уже смирился с этим. Но обращение, которое использовала леди Эдон, всколыхнуло в нём злость на Киллиана, которую Гилберт едва-едва усмирил.

Из-за Киллиана у Фортинбраса было больше прав на корону великанов. Омага пойдёт за ним, потому что считает его своим. Гилберта для них — чужой.

Но разве он в этом виноват?..

Он не выбирал Вторжение и спасение через Переход. Не выбирал гибель Сигрида и обустройство во Втором мире. Он просто делал то, что должен был, потому что демоны сделали выбор за него. То же с Фортинбрасом: Киллиан говорил, что Карстарс наложил проклятие на весь этот мир, заперев в нём выживших. Даже если бы Фортинбрас хотел открыть Переход, он бы не смог из-за проклятия.

Гилберту казалось, что он смирился с этим. В конце концов, Фортинбрас рассказал ему всё, что знал о Катоне, чтобы Гилберт смог дать ему бой. Он выслуживался перед леди Эдон, одаривал её информацией и делал всё возможное, чтобы она вдруг не решила прогнать их. Он защищал каждого, не только Гилберта, и этого, пожалуй, было достаточно, чтобы Гилберт проглотил свою неприязнь и сосредоточился на деле.

Был важен только Лабиринт и боги, закованные в цепи. Гилберт убедил себя в этом.

Но одного обращения леди Эдон хватило, чтобы вновь выбить его из колеи, затеряться в мыслях и сосредоточиться только на Фортинбрасе. Гилберт даже не слышал, что тот говорил: смотрел, как сальватор поочерёдно переводит взгляд с одного советника на другого; как лёгкими и простыми жестами, в которых на самом деле не было смысла, сопровождал свои слова; как прямо он держал спину, а на губах — вежливую улыбку, которую ни в коем случае нельзя было бы назвать издевательской.

Он был похож на того самого Фортинбраса, которого Гилберт помнил. Он был похож на его брата.

Разве он им не был?

Гилберт опустил голову, не зная, что ему думать.

В конечном счёте он так и не смог взять себя в руки и до конца собрания сидел молча, абсолютно всё пропуская мимо ушей. Когда же собрание закончилось, леди Эдон, первая вставшая из-за стола, окинула Гилберта нечитаемым взглядом и вместе с советниками вышла. Пайпер впервые подала голос и заговорила именно с Джинном, даже позволила ему приобнять себя крылом и вывести в коридор. Растерявшийся Николас бросился за ними. Слишком поздно Гилберт понял, что остался наедине с Фортинбрасом.

— Леди Эдон разочарована, — вдруг сказал сальватор.

Гилберт вскинул голову и уставился на него.

— Что?

— Я сказал ей, что во Втором мире ты был одним из сильнейших. Поэтому она пожелала видеть тебя на собрании. Если не заметил, здесь были только сальваторы, а Джинна пустили лишь из-за того, что он первым отреагировал на магический всплеск.

Гилберт усмехнулся, чувствуя, что готов вот-вот истерично рассмеяться.

— И что, она ждала, что я вдруг предложу план по спасению миров?

— Сомневаюсь. Но сам факт того, что она пригласила тебя, говорит о том, что она признала тебя. Леди Эдон никогда не приглашает на собрания тех, в ком не уверена.

— Ей двенадцать, — выпалил Гилберт первое, о чём подумал.

— И для двенадцати лет она — одна из умнейших во всём Артизаре.

— Поэтому она приняла чёрт знает кого?

— Она приняла нас, потому что к ней обратился я.

— Ну конечно, — фыркнул Гилберт, возведя глаза к потолку. Он должен был встать и уйти, оставив Фортинбраса одного, потому что разговаривать с ним — последнее чего Гилберту хотелось.

Наверное.

Правда была в том, что он не знал, чего хотел. Он всё ещё чувствовал боль в своём сердце, точно там, где отпечатался Джонатан, и боль от того, что он не сумел хотя бы попрощаться с ним. Гилберт чувствовал боль, смотря на Пайпер, которая ни на кого не реагировала всё собрание, на то, как она без возражений позволила Джинну увести себя. Он чувствовал боль, видя, как Фортинбрас смотрел на него прямо сейчас.

— Чего ты хочешь? — прямо спросил Гилберт, с вызовом во взгляде развернувшись к нему. Их разделял не очень большой круглый стол, но Гилберту показалось, что они стоят точно напротив друг друга.

— А чего хочешь ты? — спокойно уточнил Фортинбрас.

— Чтобы ты оставил меня в покое.

— Ты согласился стать моим ракатаном. Сказал, что ради общего дела готов сотрудничать.

— Но сейчас-то мы не в Лабиринте.

Фортинбрас, не мигая и смотря на него, медленно склонил голову набок, будто хотел рассмотреть Гилберт под совершенно другим углом. Раньше за ним такого не водилось: он не выглядел потерянным, не понимающим, что делать.

— Если ты отрёкся от меня, — с расстановкой сказал Фортинбрас, не сводя с него озадаченного взгляда, — это не значит, что я отрекусь от тебя.

Гилберт это знал, — видел в действиях Фортинбраса, слышал в его словах, понимал из его взглядов, — и всё равно был удивлён. Будто ему снова тринадцать и он не представляет, что делать, а Фортинбрас, понимающий не больше него, предлагает искать выход вместе.

Не дожидаясь ответа, сальватор медленно поднялся со стула, но остановился, когда Гилберт выпалил:

— Киллиан показал мне тронный зал.

Фортинбрас так же медленно сел обратно.

— Он сказал, — продолжил Гилберт, совершенно не понимая, откуда у него берутся силы и слова, — что ты записывал имена всех, кто погиб во Вторжении. Сказал, что там было моё имя.

— Я думал, что ты погиб, — тихо ответил Фортинбрас.

— Но продолжал искать меня по всем Диким Землям?

— Да.

— Ещё Киллиан сказал, что Карстарс проклял всех, кто выжил, и никто не мог покинуть этого мира. Это правда?

Фортинбрас скованно кивнул.

— Ты пытался? — задал новый вопрос Гилберт. — Пытался открыть Переход?

— Да, но…

Он хотел сказать что-то ещё, но осёкся, отвёл взгляд и затих. Гилберт раздражённо бросил:

— Что? Если есть, что сказать — говори.

Фортинбрас опустил плечи, на несколько секунд