Шрифт:
Закладка:
Интенсивность идеологической обработки усилилась еще больше во время третьей недели пребывания Робин на ферме. Новые участники регулярно подвергались бомбардировке ужасными изображениями и статистикой о внешнем мире, иногда длившейся часами. Робин знала, что это делалось, чтобы война, которую ВГЦ якобы вела в отношении Врага, казалась крайне необходимой, и чтобы новобранцы быстрее интегрировались в церковь и считали ее единственной надеждой этого мира. Но, несмотря на это, она сомневалась в том, что человек даже с нормальной психикой оставался бы спокойным и безмятежным, если его заставляют смотреть на тысячи изображений голодающих и раненых детей, изучать статистику о торговле людьми и бедности в мире или слушать о полном уничтожении тропических лесов в течение следующих двух десятилетий. Трудно было не согласиться с тем, что планета оказалась на грани краха, что человечество принимало множество катастрофически неправильных решений и что мы столкнемся с трагическими последствиями, если не изменим свой путь. Тревога, вызванная этим постоянным потоком жутких новостей, была так сильна, что Робин была рада тому времени, когда новеньких водили петь в храм, где она, сидя на твердом полу, испытала благословенное облегчение, не думая ни о чем, потеряв себя в слившихся воедино голосах членов группы. Один или два раза она бормотала «Лока Самасту Сукхино Бхаванту», даже когда никто вокруг нее не пел.
Ее единственный настоящий оплот против натиска идеологической обработки состоял в том, чтобы постоянно напоминать себе, зачем она здесь, на ферме. К сожалению, ее третья неделя в Церкви была совсем не результативной. Эмили Пёрбрайт и Уилл Эденсор оставались недосягаемыми для разговора из-за негласной системы сегрегации на ферме. Несмотря на то, что Уилл происходил из богатой семьи, и на почти пожизненное членство Эмили в Церкви, они оба в настоящее время трудились как фермерские работники и домашние слуги, в то время как Робин продолжала проводить большую часть своего времени в храме или в учебных классах. Тем не менее, она пыталась следить за ними обоими, и наблюдение привело ее к нескольким выводам.
Сначала она заметила, что Уилл Эденсор пытался, насколько он осмеливался, поддерживать личный контакт со светловолосой малышкой, которую, как Робин ранее видела, он успокаивал. Теперь она была почти уверена, что Цинь являлась дочерью Уилла и Линь, и этот вывод подкрепился, когда она заметила Линь, обнимающую ребенка в тени кустов возле фермерского дома. Уилл и Линь явно нарушали церковное учение о материалистическом обладании и рисковали подвергнуться жестоким наказаниям, если бы об их постоянном стремлении поддерживать родительские отношения с дочерью стало известно Мазу, Тайо и Бекке, которые в настоящее время были главными на ферме Чапмена в отсутствие Джонатана Уэйса.
Еще более заинтриговали Робин определенные признаки напряжения и, возможно, неприязнь между сестрами Пёрбрайт. Она не забыла, что Бекка и Эмили обвинили их покойного брата в сексуальном насилии над ними, но она не видела никаких признаков сплоченности между сестрами. Напротив, всякий раз, когда они оказывались рядом, они не смотрели друг другу в глаза и, как правило, стремились уйти друг от друга как можно быстрее. Учитывая, что члены церкви обычно приветствовали друг друга, когда встречались во дворе, и нужно было соблюдать четко продуманные ритуалы вежливости, когда требовалось открыть друг для друга дверь или уступить место за обеденным столом, такое поведение определенно не объяснялось страхом снова впасть в материалистическое обладание. Робин задавалась вопросом, боится ли Бекка быть запятнанной слабой аурой позора, которая висела над бритой головой Эмили, или был другой, более личный источник вражды. Сестры казались едиными только в одном: презрении к женщине, которая дала им жизнь. Ни разу Робин не видела никаких признаков тепла или даже признательности Луизы от любой из ее дочерей.
Робин все еще следила за днями с помощью камешков, которые она собирала ежедневно. Приближение ее третьего четверга на ферме принесло уже знакомые волнение и тревогу, потому что, хотя она жаждала связи с внешним миром, ночное путешествие к пластиковому камню выматывало нервы. Когда свет погас, она снова оделась под одеялом, подождала, пока другие женщины затихнут, и, убедившись, что они заснули, услышав их храп, тихо встала с постели.
Ночь была холодной и ветреной, над темным лугом, по которому шла Робин, дул сильный ветер, и в лес она вошла под скрип и шорох деревьев вокруг нее. К ее облегчению, она нашла пластиковый камень быстрее, чем раньше.
Когда Робин открыла камень, она увидела письмо от Страйка, записку, написанную почерком Райана и, к ее удовольствию, небольшой молочный батончик «Кэдбери»62. Устраиваясь поудобнее за деревом, она сорвала обертку с шоколадки и съела ее в два счета, потому что голод не позволял ей растягивать удовольствие. Затем она включила фонарик и открыла письмо Райана.
«Дорогая Робин,
Было приятно получить от тебя весточку, я волновался. Ферма — звучит странно, хотя, будучи деревенской девушкой, ты, вероятно, ненавидишь это место меньше, чем я.
Новостей немного. Занят работой, в настоящее время по новому делу об убийстве, но в нем чего-то не хватает, например участия прекрасной женщины-частного детектива.
Вчера вечером у меня был долгий телефонный разговор с твоей мамой. Она волнуется о тебе, но я успокоил ее.
Моя сестра в Сан-Себастьяне приглашает нас к себе в гости в июле, потому что она очень хочет познакомиться с тобой. Не самый плохой способ отпраздновать твое возвращение.
Во всяком случае, я действительно скучаю по тебе, поэтому, пожалуйста, не оставайся там навсегда, а возвращайся обратно.
С любовью,
Целую, Райан.
P.S. Твои растения все еще живы».
Несмотря на то, что Робин только что съела шоколадку, это письмо не сильно подняло ей настроение. Новость о