разделении знаний на полезные и неполезные; оно было реакционным. Решив, что нелепо изучать звезды «так называемого Космоса», он просто захлопывал дверь, которую следовало оставить широко распахнутой. Можно осуждать негодную научную методику или бесплодные прения, но невозможно априори решить, какие исследования полезны, а какие – нет. Это доказывает вся история науки. Ничто не могло показаться Сократу глупее, чем наблюдать за поведением объектов в непосредственной близости к куску магнитного железа или натертого янтаря; тем не менее именно так началось исследование магнетизма, электричества и всех видов электрической промышленности, которые изменили лицо планеты. Сократ стоял у истоков нескончаемого спора между чистой и прикладной наукой, который можно разрешить замечанием – последняя не выросла бы и даже не возникла бы без первой. Он же первым начал и другой спор – здравого смысла и научных парадоксов; как нам теперь известно, наш здравый смысл часто бывает ошибочным, а парадоксальное скрывает под собой истину. Однако Сократа нельзя винить в подобных ошибках, ибо в его время научный опыт человечества пребывал в зачаточном состоянии.

Книга Иова

Глава, посвященная философии V в. до н. э., очень длинная, хотя она ограничена достижениями сравнительно немногочисленного народа, говорящего по-гречески. В течение столетия греки сформулировали некоторые основополагающие проблемы философии; хотя они их не разрешили, эти проблемы по-прежнему дразнят человеческий разум. Было бы полезно изучить философские взгляды, свойственные в то же время другим народам, но это завело бы нас слишком далеко. Например, интересно было бы вспомнить Цзысы (V в. до н. э.), внука Конфуция и почтенного автора двух из четырех книг «Четверокнижия», и Мо-цзы (V в. до н. э.), который сочетал утилитарные взгляды с крайним альтруизмом. Иногда Мо-цзы называют основоположником китайской логики. Как ни соблазнительно провести параллели с тогдашней индуистской философией, они невозможны из-за весьма сомнительной хронологии. Однако одно сравнение можно себе позволить, хотя и кратко, – сравнение с Книгой Иова.

Такое сравнение более допустимо, потому что оно не обязывает нас совершать путешествие в далекую Индию или Китай. Достаточно отправиться в страну, которая находилась очень близко к греческому миру, хотя, как ни странно, оставалась от него отделена. Время сочинения Книги Иова неизвестно; вероятнее всего, ее сочинили в V или IV в. до н. э. Автор был евреем или эдомитом, во всяком случае, он жил в Палестине, а Палестина находилась ближе к Аттике, чем многие греческие колонии и фактории. Возможно, автор Книги Иова был знаком с вавилонскими источниками и наверняка – с египетскими; то есть он обращался к тем же источникам, что некоторые из его греческих современников. Тем не менее плоды его размышлений отличались от их выводов. Ненадолго вдумайтесь в эту загадку: древние евреи и греки подражали египетским образцам и создали соответственно древнееврейские и древнегреческие шедевры. Что такое подражание? Каждый человек подражает своим предшественникам (процесс образования в большой степени связан с подражанием общепринятым образцам), но он подражает им в соответствии со своими склонностями. Гений непременно создает нечто новое.

Книга Иова – один из шедевров мировой литературы. Теннисон называл ее «величайшей поэмой всех времен». Тема произведения неизбежно беспокоит разум человека и волнует его душу. Как можно объяснить незаслуженное наказание, почему злые процветают, а добрые страдают? Подразумеваемая теологическая проблема называется теодицеей (так ее назвал Лейбниц), или «богооправданием»; обоснование управления Вселенной добрым Божеством, несмотря на наличие зла в мире. Как примирить существование зла с добром и всемогуществом Бога? Иов (здесь имеется в виду автор Книги Иова) понимает, что эту проблему решить нельзя ввиду непостижимой трансцендентности Бога и ничтожности человеческого восприятия. Мысли человека поглощены его страданиями, но они несущественны на фоне общего замысла. Как смеем мы судить? Тревожные вопросы Иова глубоко трогают нас, потому что мы знаем не больше того, что известно ему.

Целостность Книги Иова сомнительна, а ее структура неоднородна. Не стоит придавать слишком большое значение встречающимся там противоречиям и двусмысленностям, ибо они вполне естественны для поэтической манеры выражения. Книга Иова – поэма, а не научный трактат. Человек, который ее написал, был гениальным поэтом, пылко и лаконично описавшим чудеса творения и мудрость Господа. Его знания и реализм сочетались с богатым воображением, его язык великолепен, и он использует образы, с которыми редко кому удавалось сравниться. Вспомните такие фразы (в переводе): «А я знаю, Искупитель мой жив» (19: 25); «Да померкнут звезды рассвета ее» (3: 9); «При общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» (38: 7). Ч. Пфайффер называет автора Книги Иова «Шекспиром Ветхого Завета».

Из бессмертной мудрости античного Востока древнееврейские пророки развили идею монотеизма, наделив своего Бога вселенской властью и сделав из него живой символ нравственного совершенства и абсолютной справедливости. Из тех же побуждений греческие философы пытались объяснить единство мира на основе позитивного знания, и их идея Бога была меньше связана с нравственностью, чем с физикой и космологией. Как ни странно, в некотором смысле Бог Иова ближе к греческим образцам, чем к древнееврейским. Иов ни разу не обращается к нему по имени; его Бог – не национальный, а космический. Однако такое совпадение случайно. Нет причин заключать, что на автора Книги Иова в чем-то оказали влияние греческие образцы (и наоборот). Поэтому необычайно важны сравнения Книги Иова и «Прометея прикованного» Эсхила. Они лишний раз доказывают единство человеческого гения, что является одной из форм единства природы и образа единства Бога.

XI. Математика, астрономия и техника в V в

Эту главу удобно разделить на три раздела: математика, астрономия, техника и строительство – несмотря на то что нам придется два или три раза возвращаться к одним и тем же личностям.

Математика

Зенон Элейский

Два взаимодополняющих (или противоречивых) факта неизменно приводят в изумление тех, кто занимается древнегреческой математикой: пренебрежение к простой арифметике и исключительная глубина математической мысли. Ранние пифагорейцы не обращали внимания на обычные способы счисления, зато их геометрические идеи были во многом основаны на числах. Точка для них – просто единица в той или иной позиции; любая геометрическая фигура, начиная с прямой линии, может быть представлена в виде последовательности точек. Отсюда возникают проблемы неразрывности и бесконечной делимости; точнее, такие проблемы возникали в головах у греков, потому что они оказались готовы к философской дискуссии. Мы располагаем многими доказательствами греческого гения, но самое сильное и поразительное из них – математическое мышление того времени, порожденное логическими трудностями, которые средний современный человек (25 столетий спустя) едва ли заметит. При первом приближении хочется сказать: