Ой, как ее напугали! Катя даже фыркнула. Но по здравому размышлению решила все же у бабушки не жить: заест.

– Я только съезжу к Демидовым, Клавку побью!

– Никаких Клавок, – сурово отрезала мать. – Складывай сундуки. Завтра до рассвета тронемся, по холодку.

– А прощальные визиты? – ужаснулась Оленка, трепетавшая при мысли о нарушении приличий.

– Нет, – мать отказала и ей.

Вот, спрашивается, где он? Когда позарез нужен? А она одна, рук не хватает, голова разрывается на части. Взять бы полотенце, да хорошенько стянуть – не потому что болит, а потому что вот-вот разлетится, как пушечное ядро. Разве люди не за тем женятся, чтобы помогать друг другу?

– Пошли прочь! – госпожа Бенкендорф знала, что сможет взять себя в руки, только если останется одна. Хоть на минуту. Где ее прежняя решимость? Расслабилась за мужниным плечом. Хорошо ей. Спокойно. Но коли муж-то далеко? Доставай, казачка, саблю. Не по руке, да не тяжелей косы. Привыкнешь.

Лизавета Андревна села на диван, утвердила ладони на коленях, прочла «Отче наш». Потом выдохнула, поднялась, постояла и пошла в верхние комнаты, глянуть, как девки складывают вещи.

Катя и Оленка решили навестить Машу. Та лежала вся бледная, почти зеленая, но храбро заявила, что поедет, раз матант[101] так хочет. Девушки захлопотали, помогая горничной собрать ее вещи. Им было очень стыдно перед кузиной – хоть и по отчиму, а все же своя. Если бы Аню? Машу? Или трехлетнюю Софи? Да что за люди!

– Я все-таки поеду, накажу Клавку, – попыталась заявить Катерина.

– Ты только обнаружишь наш отъезд, – по-взрослому сказала Мари. – А матант хочет этого избежать, насколько я понимаю.

Сейчас в светский салон! Где была ее немецкая рассудительность, когда она глотнула отраву? Любопытно стало. Вот и не делай вид, будто умнее других.

– Если бы с ней что-то случилось, отец никогда не простил бы нам, – сказала Оленка, выходя из комнаты кузины. – Ведь ему брат детей поручил.

– Не жалоби меня, – фыркнула Катя. – Ему давно пора заметить, что и дома дела делаются. Не только на службе.

Она не прощала не потому, что отчим был вечно занят, а потому, что занят не ею. Кате казалось, что весь мир кружится вокруг ее юбки и ложится к ногам, как шаль на паркет.

– Я не могу это так оставить. Демидовы поплатятся.

С большим трудом Оленке удалось удержать сестру дома. Проклятия в адрес злополучной Клавдии вырывались у старшей произвольно, во время самого простого разговора или при складывании спальных чепцов. Она порывалась немедленно нестись и растерзать соперницу.

Что было нелишним, если учесть, что мадемуазель Демидова после мнимого отравления «разлучницы» отправилась домой и написала принцу Хозрев-Мирзе длинное, нежное письмо по-итальянски, раз уж он хорошо знает этот язык, которое и передал подкупленный полицейский из охраны.

По совести сказать, юноша прочел только после того, как ему в глаза бросилось слово «amore», сто раз повторенное в тексте. Но переписка завязалась. При третьем размене почты Лейла и Мейджнун договорились бежать. Что ставило под сомнение миссию персидского наследника в России, но молодая кровь уже бурлила в его жилах. При чем тут война? Чей-то посол? Могущественный северный властелин? Когда целых две птички, глядя на луну, сказали ей: «Не всходи!»

На гулянии в Соколиной роще карета наследника должна была остановиться в укромном месте. Туда подъедет экипаж Демидовой, и… счастью нет преград.

Кроме собственной глупости, конечно. Соколиная роща – чудное местечко, но там полно зрителей. Запряженные одной лошадью фаэтоны движутся по кругу нарочито медленно, их верх открыт именно для того, чтобы дама могла продемонстрировать красоту и богатство туалета. Дорожная карета сразу бросилась бы в глаза.

Кроме того, принц не мог ускользнуть ни от своих вельмож, ни от бдительных полицейских. Хорошо хоть жандармы намеревались отлучиться – все ли и куда именно, пока неясно. Хозрев-Мирзе нужны были сообщники, и он открылся хабибу, наиболее остро негодовавшему против русских, а также астрологу Менухиму, который предпочитал держаться шахзаде с тех пор, как понял, что тот не погибнет.

Врач обещал приготовить и подсыпать в гранатовый шербет сонную траву – белену – в нужной пропорции. А также угостить им и полицейских, пристрастившихся к напитку за время «квартирования» персов у генерал-губернатора. Для верности зелье было подмешано и в харасанский табак, которым, переломив себя, кизилбаши снабжали охрану, что развязывало им руки и позволяло выскальзывать из дома наместника столицы в неурочные часы. Принцу бы заподозрить доктора – уж больно тот уверенно действовал, – но все догадки молодость оставляет на потом.

Хабиб поддержал идею побега – с девушками или без – не важно. А Менухим через того же подкупленного полицейского узнал, что родные Кати готовятся к отъезду. Дальше следовало лишь назначить «похищение» Клавдии на день, когда вторая пери покидала столицу. Если бы Демидова только знала!

В роковое утро персы выехали на прогулку. Их вельможи спали, в экипаже был один принц, но слугам хватало и его распоряжений: они не родились для того, чтобы спорить. Тем временем рыдван Лизаветы Андревны, напротив, двинулся из Москвы в сторону Твери, за ней – еще пара закрытых возов с прислугой и самыми нужными вещами, ведь порядочные люди не путешествуют налегке. Все девочки находились возле нее, как цыплята вокруг наседки.

Недалеко от Подсолнечной горы «поезд» Бенкендорфов должны были взять под охрану несколько жандармов. Остальные, убедившись, что все в порядке, возвращались в Москву караулить персов. По просьбе Лизаветы Андревны они не конвоировали экипаж от самого дома, чтобы не привлекать ротозеев и не обращать внимания на отъезд – фактически бегство. Угрозы бабушки Бибиковой казались достойной даме исполнимыми.

Катя продолжала негодовать. Даже безопасность сестер не примирила ее с происходящим:

– Бежим! Как воры!

Жорж намеревался проститься с мачехой и сестрами, препоручая их жандармской команде.

Тем временем похищение в Сокольниках состоялось без особых приключений. Принц сделал мадемуазель Демидовой честь, подобрав ее у искусственного пруда посреди подобия английского парка: кругом шумели березы, островки молодых лиственниц были оттенены кленами и кустами бузины. У кромки воды прохаживалась Клавдия. Как вспугнутая птичка, она вскочила на подножку подъехавшей кареты, и шахзаде втащил ее внутрь. Конечно, зеваки издалека наблюдали эту сцену, но они были безобидными гуляющими, и все прошло, как по маслу.

Собственный экипаж Демидовой с горничной на борту тут же удалился, как только слуги перегрузили два увесистых саквояжа с вещами хозяйки. Дело казалось сделанным. Клавдия могла выдохнуть. Ей и в голову не пришло заподозрить худое, когда карета кружными путями, минуя заставы, выехала из города и устремилась к Подсолнечной горе.

После ухабов и рытвин, ведь кружили они по задам чужих огородов, экипаж выехал на широкое шоссе и вскоре нагнал беззащитную дорожную карету госпожи Бенкендорф. Только тут Клавдия прозрела. Ее возлюбленный, с которым она целовалась, когда не подскакивала от тряски, хотел увезти с собой и вторую «невесту». Более того, раз Демидова бежала сама, ее родные ничего не получили. А Бибиковым принц приготовил баснословные подарки, позаимствовав их из посольских даров русскому императору. Два чепрака, шитых бриллиантами.