— Знаешь, что хуже всего? — спросил он печально. — Мне придется убить собственную сестру. Я всегда хотел, чтобы у меня была сестра. Она бы любила меня, а я любил бы ее в ответ. Я бы защитил ее от всего зла этого мира, от всех жестоких людей, которые пытались бы причинить ей вред, как они это сделали со мной. Что мне теперь делать?

Лес на подступах к Бискайскому заливу начал редеть, море становилось главным элементом пейзажа. Две лодки возвращались в порт Бермео после ночной рыбалки. Стая чаек — их крики угадывались на расстоянии — ссорилась из-за отходов, которые рыбаки выбросили за борт, прежде чем причалить. В любой другой день он остановился бы, чтобы неспешно понаблюдать за этой картиной, возможно, даже сделать фотографию. Но этим утром такая мысль даже не пришла ему в голову. Ему не терпелось добраться до места назначения.

— По крайней мере, я преподал урок этому ублюдку, который запятнал имя Хулии. За этим журналюгой теперь хвостом будет ходить полиция. Не так уж и сложно взломать чей-то аккаунт в «Твиттере», если ты полжизни провел среди компьютеров.

Он посмотрел на небо. День будет прекрасный — высокие розовеющие облака и южный ветер. Правда, для его плана это не имело значения, все зависело только от моря. Часы подсказали, что ему нужно поторопиться. Прилив уже начался, и если он хочет закончить работу, сейчас самое время.

На горизонте показался Сан-Хуан-де-Гастелугаче, и он сморгнул слезы на глазах. Зачем Хулия вмешалась? Он чувствовал себя ужасно опустошенным при мысли, что ему придется убить и ее тоже.

— Вот мы и на месте. Не жалуйся. Если бы мне нужно было выбрать место смерти, мое решение было бы очень простым. Теперь каждый раз, когда кто-нибудь увидит открытку из этого места, он будет вспоминать, что случилось здесь с тобой. Я дарю тебе бессмертие.

Небольшая дорога, пахнущая свежим асфальтом, спускалась к бухте, где словно бы плыл Гастелугаче. Остров представлял собой голую скалу, и даже редкие мазки травы не способны были смягчить его суровый облик. Море вокруг было белым и пенистым — волны яростно набрасывались на скалу, словно намереваясь разрушить ее. Эта природная картина была исполнена драматизма, особенно в этот одинокий час. Ее дополняли творения человеческих рук — мост, связывающий остров с материком, и мощеная тропа, которая вела к вершине скалы. И все это венчал монастырь, имевший такое значение для рыбаков.

Сколько семей, должно быть, молились в этих пропитанных солью стенах за своих близких, пропавших в шторм? Много. И все же он был уверен, что если бы море сыграло с ним злую шутку, его семьи здесь бы не оказалось.

Март 2018

Стена источала влагу, совсем как булыжники мостовой, которые сияли в свете уличных фонарей. Не было слышно ни шагов, ни голосов — лишь стук дождевых капель, стекающих с карнизов. Время от времени ему вторил гул мусоровоза вдали.

Я еще раз осмотрелся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Улица была пустынной. Эта ночь была выбрана идеально. Время — три часа ночи — тоже.

— Начнем, — сказал я себе и положил руки на песчаник в поисках выемок, за которые можно было зацепиться.

Несколько секунд спустя я был внутри. Я приземлился в огороде, посреди капустной грядки. Я зря боялся, что собака предупредит о моем вторжении. Здесь не было никаких животных.

Я бежал к главному зданию монастыря, когда кое-что заставило меня остановиться.

Они были прекрасны — все как на подбор, изящные, и даже в темноте было ясно, что они красные как кровь.

Протянув руку, я дотронулся до цветов. На ночном холоде исходивший от них ореховый запах чувствовался острее. Это были представители сорта Abba, ранней разновидности, которая не требует особенного ухода. Двойной ряд лепестков невозможно было ни с чем спутать. Это были первые тюльпаны, которые я посадил, узнав, что именно этот цветок моя мать спрятала в моих пеленках, когда бросила меня. Я поморщился при мысли, что, возможно, она сорвала его в этом самом саду.

Теперь такие простые сорта мне больше не интересны. Я создал вид, которым моя мать могла бы гордиться. Я был полон решимости доказать ей, что покинутый ею сын на это способен. «Мать императора». Мне нравилось название, которое я придумал. Это был плод упорного труда, длительного ожидания и множества разочарований. Было нелегко, но в конце концов семена дали всходы. Теперь у меня были луковицы, которые дремали в ожидании того дня, когда начнется основная часть задуманного мной торжества.

Эта ночь была решающей в моем плане. Если в монастыре все пройдет как по маслу, то всего четыре месяца — именно столько понадобится тюльпанам, чтобы расцвести, — будут отделять меня от кульминации моей работы.

Я двинулся дальше. Дверь, которая вела из огорода внутрь здания, была открыта. Они облегчили мне задачу.

— Ну здравствуйте, — прошептал я пустому коридору.

Здесь странным образом смешивались запахи выпечки, благовоний и старого здания. Пол в парадной части был каменным. Здесь располагались алтарь, комната для посетителей и прихожая. Непривычно было видеть вертушку с внутренней стороны. Сколько раз за свою жизнь я стоял по другую сторону поворотного механизма. Матери очень нравилось печенье, которое пекли монахини, и она вечно отправляла меня его покупать.

Мысли о ней не вызывали ни капли жалости. Я вспомнил, как она лежала в постели в больнице «Крусес», а жизнь покидала ее со скоростью, изумлявшей врачей. Конечно, она умерла одна, как того и заслуживала. И теперь покоилась в одиночестве в арендованной нише на кладбище[34].

Ее смерть была только началом. Теперь начиналось самое сладкое, второй этап моей мести.

Первое препятствие обнаружилось, едва я ступил на лестницу, ведущую на второй этаж. Именно там, если верить плану здания, находился архив монастыря. Но там же располагались и кельи монахинь.

Старое дерево под ногой протяжно застонало. И это был не единичный случай. Каждый мой шаг сопровождался скрипом и треском — монахини обязательно поймут, что в монастырь пробрался незваный гость.

Я повернулся, чтобы вернуться тем же путем, что и пришел, но тут же начал упрекать себя. Я не мог сдаться, когда до цели рукой подать. Это же просто монашки. В худшем случае они просто испугаются меня и сбегут.

Я поднимался все выше, пока не оказался в длинном коридоре, по обе стороны которого располагались двери. Все они были закрыты, никаких признаков движения. Здесь было темно, хоть глаз выколи.

«Кельи», — сказал я себе.

Чтобы добраться до архива, мне нужно было пересечь весь коридор. Я словно очутился в логове льва.

Я затаил дыхание, но единственным звуком здесь был стук моего собственного сердца. А оно колотилось так громко, что я боялся разбудить монахинь, спавших за этими дверями.