Шрифт:
Закладка:
Помимо нужд просвещения и формирования новой советской элиты учебник политэкономии и развернувшиеся вокруг него дискуссии решали и целый ряд важнейших внешнеполитических задач. Во-первых, остро стоял вопрос о путях экономического развития стран народной демократии. Учебник должен был дать четкие руководящие указания на этот счет[1461]. Во-вторых, Сталин смотрел на учебник как на идеологическое оружие в холодной войне[1462]. Книга должна была показать несостоятельность капиталистической экономики и предложить всему миру альтернативу.
После успешного завершения работы над «Кратким курсом истории ВКП (б)», ставшим историко-идеологической основой, с конца 1930-х гг. началась работа над учебником по политэкономии. Специальная, закрытая беседа с экономистами, на которой вождь давал понять, какой учебник требуется, прошла еще 19 января 1941 г.[1463] В начале 1950 г. работу над учебником ускорили. Встречи авторского коллектива со Сталиным состоялись 24 апреля и 30 мая. На второй беседе особенно часто звучали проблемы, связанные с историей. Вождь посетовал, что авторы учебника «избегают историзма» и предложил свое понимание ключевых процессов в развитии мировой экономической истории[1464].
Наконец, с 10 ноября по 8 декабря 1951 г. прошла полномасштабная дискуссия. В ней приняли участие более 250 ученых. Ее проведение было поручено Маленкову[1465]. Особенностью дискуссии было то, что она проходила в преддверии XIX съезда ВКП (б) и поэтому приобретала особое политическое значение[1466]. Дискуссия должна была выявить приоритеты дальнейшего развития советского государства. 1 февраля 1952 г. в дискуссию открыто вмешался Сталин, прислав свои размышления над основополагающими вопросами. Все они в дальнейшем легли в книгу «Экономические проблемы социализма в СССР».
В его рассуждениях можно отметить несколько ключевых моментов. Подчеркивалась независимость законов политэкономии от людей, их объективность. Под это подводилась необходимость дальнейшего развития социалистической (читай — государственной) экономики. Большое внимание уделялось тезису о нарастании непримиримых противоречий между капиталистическими державами и неизбежности войны между ними, а не сплочении их против СССР. В этой связи признавалась реальность построения социализма и в капиталистическом окружении.
В «исторической» части историки могли обнаружить рассуждения о разграничении товарного и капиталистического производства[1467]. Это вносило новую струю в дискуссии о генезисе капитализма в России, поскольку давало серьезный аргумент противникам отождествления процесса формирования рынка и установления капиталистических отношений. Прописывалась вековая борьба между городом и деревней. Подтверждался закон соответствия производственных отношений характеру производительных сил.
Наконец, Сталин формулировал и «основной закон» капитализма: «…Обеспечение максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания большинства населения данной страны, путем закабаления и систематического ограбления народов других стран, особенно отсталых стран, наконец, путем войн и милитаризации народного хозяйства, используемых для обеспечения наивысших прибылей»[1468]. Таким образом, подтверждалось требование описывать историю западноевропейских стран как историю хищнической эксплуатации человека человеком. Антитезой закону капитализма объявлялся закон социализма: «…Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники»[1469].
Специально выделялся вопрос об основе феодализме. Признавалось, что базисом феодализма является не внеэкономическое принуждение, а феодальная собственность. Сталин счел нужным отказаться при описании процесса монополистического этапа развития российской экономики от термина «сращивание» и заменить его словосочетанием «подчинение государственного аппарата монополиям»[1470]. Получалось, что явление преподносилось не как взаимодействие двух самостоятельных экономических институтов, а именно как подчинение государства интересам монополий. Из этого можно было делать вывод о несамостоятельности государства (надстройки) от экономического базиса.
Для историков новый «гениальный» труд вождя стал актуальным после XIX съезда, где, помимо прочего, прозвучали громкие призывы повысить общественную дисциплину, а также перегнать весь мир в науке. Освоение новых указаний было простимулировано критикой, прозвучавшей тогда в адрес Института истории АН СССР и журнала «Вопросы истории». 6 октября 1952 г. выступил протеже Л. Берии, первый секретарь Азербайджанского ЦК ВКП (б) Д. М. Багиров, до этого прославившийся в научном мире своей статьей против идеализации Шамиля[1471]. В своей речи он приводил пример неправильной интерпретации истории и культуры народов СССР на страницах журнала «Вопросы истории». Его возмутила дискуссия по письму М. В. Нечкиной «К вопросу о формуле “наименьшее зло”»[1472]. Багиров утверждал, что такие споры только мешают местным кадрам бороться с проявлениями буржуазного национализма. «Не видно, чтобы журнал “Вопросы истории”, руководствуясь высказываниями товарища Сталина о роли великого русского народа в братской семье советских народов, всесторонне, конкретно разрабатывал бы и освещал актуальный, жизненно важный для нас, для дальнейшего укрепления дружбы народов нашей страны вопрос — вопрос о неоценимой помощи, которую оказывал и оказывает всем народам нашей страны наш старший брат — русский народ!»[1473]
Впрочем, кроме критики, на XIX съезде произошла и приятная для института неожиданность. Членом ЦК КПСС была избрана А. М. Панкратова. По свидетельству В. А. Виноградова, во многом такое избрание было случайным. Якобы, первоначально на это место предназначалась М. В. Нечкина, но этого не произошло из-за того, что она не была членом партии[1474]. В свете того, что именно М. В. Нечкина подверглась серьезной критике на съезде, данное свидетельство можно поставить под сомнение. Как бы то ни было, институт приобретал серьезную опору в партийных структурах. В письме Б. А. Романову Е. Н. Кушева говорила вполне определенно: «События [критика на съезде. — В. Т.]… были приняты здесь очень нервозно. Сейчас атмосфера несколько разрядилась, отчасти в связи с новым положением Анны Михайловны. Она может помочь Институту в трудное время»[1475]. Став членом ЦК, Панкратова сразу же стала эффективным патроном для тех, кому требовалась ее помощь и покровительство. Будучи отзывчивым человеком, Панкратова часто помогала чем могла. Так, совместно с В. П. Волгиным, она сыграла важную роль в судьбе С. Б. Кана, оставшегося без работы в 1952 г.[1476]
Но публичный разгром, к тому же с трибуны главного съезда, — это серьезный удар по репутации института и его печатного органа. Учитывая острую критику, прозвучавшую после проверки Института в 1950 г., можно было ожидать, что радикальные перемены в его руководстве являются делом времени. С 1950 г. заместителем Б. Д. Грекова стал А. Л. Сидоров. Идеологические органы хотели с его помощью сменить вектор научной работы центрального научно-исследовательского учреждения в области истории. Доминирование специалистов по древним периодам рассматривалось как уклонение от актуальной, политически важной проблематики. Сложившееся положение, обусловленное особенностями развития советской исторической науки в 1930-е гг., хотели переломить. По воспоминаниям Л. Н. Пушкарева:
