Шрифт:
Закладка:
Отец Георгий был человек, не слишком крепкий здоровьем. А та история с попыткой передачи больницы из Минздрава в какой-то НИИ (тогда долой лечение, все силы – на выпечку кандидатов и докторов) его свалила. Он с делегацией мамок дошел до какого-то крупного чиновника, и больницу отстояли, но батюшка надолго слег в больницу сам. Здоровье его пошатнулось, вскоре он погрузнел, стал ходить, по-старчески шаркая, стремительно стареть. Было больно на него смотреть, и как-то я спросил его, правда ли, что у него лейкемия. «Нет, у меня сгущение крови». Ничуть не лучше. Если вязкость жидкости в магистрали больше расчетной, то для сохранения расхода необходимо повышать давление. От этого, случается, трубопроводы лопаются или засоряются, и насос работает на износ. Применительно к человеку – кровеносные сосуды и сердце.
Последние месяцы батюшки – у меня душа изнылась, я измолился весь. Вот он идет, едва передвигая ноги, я подойду, тихонечко поглажу его рукав: «Батюшка, я тебя люблю». – «Я знаю, Костя». А узнав о его самом последнем заболевании, вдруг понял: он умрет. Но как ни было ожидаемым сообщение о смерти отца, оно меня пришибло. Мой разум говорил: он неизлечим, в храм не вернется. Душа – бунтовала, не желала мириться. Я молил Господа о чуде, но чудо надо заслужить…
Так что теперь, родные мои, будем плакать и рыдать? А Господь и наше вероучение учат всегда радоваться и за всё благодарить. «Смерть любимого человека, любимого священника, друга – всегда горе и потеря», – говорит наше мирское. «Но у Господа все живы», – возражает наша христианская вера.
Так давайте попробуем все-таки превозмочь боль и скорбь, попытаться найти радость. У батюшки, при его опухоли головного мозга, не могли не начаться жуткие головные боли – или с ума сойти, или пускать слюни в наркотическом забытьи. Теперь у него нет такого жуткого выбора. Как на Руси всегда говорилось – отмучился.
Мы потеряли учителя, исповедника, друга на земле. Но у нас появился могучий молитвенник на Небе. Приобретение не какое-то там «виртуальное», а самое что ни есть реальное и действенное. Это ли не причина радоваться? Пусть сквозь слёзы горя. Это ли не причина благодарить? Пусть скорбя.
Это всё, что я могу сказать прямо сейчас. Извините за несобранность и сумбур, за возможные неточности. Через полгода, может быть, получилось бы что-нибудь более внятное. Мир праху твоему, любимый друг и отец…
26 июня 2007 г.
Татьяна Семчишина
Он любил каждого как единственного
Уход отца Георгия дал возможность по-новому прочувствовать и переосмыслить его роль в моей жизни. Честно говоря, раньше слово «отец» по большей части воспринимала как некую приставку для обозначения сферы профессиональной деятельности – раз священник, значит, положено звать отцом. А ведь он действительно им и был: за пять лет нашего общения он стал не только наставником, но и родителем. И эти отношения были отблеском и проявлением той отеческой любви, которой любит нас Бог.
Удивительно думать об этом сейчас, – а ведь отец Георгий вполне мог остаться для меня просто одним из священников прихода, и не более того. Какой-то период после того, как пришла в Космодемьянский храм, моталась из стороны в сторону – куда бы податься.
Отец Георгий мне нравился – но был, на мой неофитский взгляд, недостаточно строг (хотелось же подвигов, и побольше, побольше!) и слишком популярен. А идти к нему по веянию моды («раз все идут – значит, и я пойду») мне совсем не хотелось.
Поначалу меня сбивал с толку и смывал поток свободы – то пространство, которое отец Георгий оставлял для самостоятельного принятия решений. И, что не менее важно, для ответственности за свои решения. Внимательно выслушивал, задавал вопросы, высказывал свое мнение, иногда рассказывал какую-то историю или байку, как казалось, совсем не имеющую отношения к делу, – и говорил: «А теперь давай помолимся!» Никогда не давал готовых решений и готовых ответов – разворачивал ситуацию под разными углами, говорил о возможных последствиях того или иного поворота событий, но никогда не давал никаких указаний.
Я выбрала его духовником по его детям – «по плодам узнаете их»[59]. Две главные черты, которые бросались в глаза и которые я очень ценю в людях – сочетание глубины и открытости. Вдумчивости и живости. Духовной собранности, сосредоточенности и чуткости, человечности.
Я рискнула и пошла к нему. Слава Богу.
Первое время мы привыкали друг к другу. Он терпеливо выслушивал мои вздохи, жалобы и глупости, накрывал епитрахилью и с напутственным «старайся» начинал читать разрешительную молитву. Потом исповеди стали глубже – он сопереживал и молился. Иногда приходила со вселенской грустью – как отличница и чистюля страдает из-за кляксы на предпоследней страничке домашнего задания по математике. Отец слушал, улыбался и гладил по голове: «Моя бедная девочка». Или начинал посмеиваться над моей наивностью и детскостью, так ласково, по-отечески – потом его смешинку подхватывала я, – и очередь изумленно поглядывала на двоих, смеющихся у аналоя.
Бывало, что шла к нему с грузом, с потребностью и надеждой на долгий разговор. Подойду – он совсем измученный. «Устали вы, отец Георгий?» – «Да, очень устал». И всё накопленное удавалось вместить в два слова – помолиться, проплакаться, и жизнь начиналась заново.
Было совестно, что, при его слабом здоровье и таком множестве исповедников, я бежала к отцу Георгию при любом случае. «Так неудобно, – вон, сколько людей стоит, да и вас обременяю: но мне очень надо на исповедь. Сказать самое важное. Больше идти некуда…» Так начинался не один разговор. «Если есть потребность исповедаться – иди и ни о чем не думай», – так отвечал отец Георгий.
Он молился. Молился и промаливал. Раной в сердце остались две ситуации, которые с легкостью можно списать на «случайности». Приходила к нему на исповедь в «разобранном состоянии», полном унынии, отчаянии, отвращении – и бессилии что-то изменить. Темнота сдавливала, парализовала – и не было ни сил, ни желания хоть пальцем пошевелить. «Отец Георгий, пропадаю. Я сейчас каюсь – и знаю, что отойду и снова повторю то же самое. Потому что нет желания выбираться из этой трясины». Сосредоточенно смотрит – «Давай держись. Я за тебя
