ты, Эвмей, выскользнешь из зала и велишь Эвриклее запереть всех женщин. Ты, Филотий, задвинешь засов на дверях в зал, чтобы никто не смог ни войти, ни выйти. А потом возвращайся и стой наготове.

Когда Одиссей вернулся в зал, Эвримах пристыженно откладывал лук, который так и не сумел согнуть.

– Друзья, – объявил Антиной, – сегодня все равно не тот день, чтобы состязаться в стрельбе, нам бы лучше наведаться в храм Аполлона! Завтра удача нам улыбнется.

– Можно мне попробовать? – попросил бродяга. – Коль скоро вы на сегодня закончили.

– Тебе? – расхохотался Антиной. – Вздумал метить в мужья Пенелопы?

– Пусть попробует, пожалуйста! – воскликнула Пенелопа. – Если у него получится, я подарю ему красивую одежду на прощанье и пусть себе идет.

– Лук принадлежит мне, матушка, мне и решать, кому его давать, а кому нет, – заявил Телемах. – А тебе пора бы оставить мужчин одних и подняться к себе.

Удивленная суровостью сына, Пенелопа послушно удалилась в свои покои, где Афина погрузила ее в сладкий сон.

Одиссей же погладил обеими руками огромный лук. А потом с той же легкостью, с какой музыкант наматывает овечьи кишки на колок, согнул его и нацепил тетиву на ушко. Когда же Одиссей позволил луку распрямиться, тетива запела звонко и чисто. Зевс ответил зловещим раскатом грома. Женихи побледнели.

Одиссей пустил стрелу. Она просвистела точнехонько через все двенадцать перемычек.

– Вот теперь мы зададим роскошный пир, Телемах! – крикнул он.

Сбросив рубище, он пустил следующую стрелу прямо в горло Антиною. Смерть приняла Антиноя в свои темные объятия, он повалился плашмя прямо на стол, кровь хлынула у него из носа, затопив хлеб и мясо на блюде перед ним. Миг спустя умер и Эвримах – стрела Одиссея пронзила ему печень, и он зашарил слабеющими руками по столу, сбрасывая еду на пол.

Метнувшись к Одиссею, Телемах вручил ему и соратникам оружие и доспехи. Поначалу четверка отлично теснила женихов, у которых при себе оказались только короткие мечи, а вместо щитов – все, что попалось под руку. Но вскоре обнаглевшему козопасу Мелантию, пытавшемуся подольститься к женихам, удалось тайком передать оружие и им. Женихи начали одерживать верх. Тогда Афина поспешила вызвать в Одиссее новый прилив отваги, а сама устроилась на балке под потолком, словно ласточка, и принялась отклонять от своего подопечного копья женихов и вселять ужас в их сердца. Женихи заметались, словно ополоумевшее стадо, но никто не избежал смерти. Филотий рассек грудь Ктесиппа. Телемах проткнул живот Леокрита копьем. Одиссей обезглавил Леода, не слушая мольбы о пощаде, и голова жениха с распахнутым в немом крике ртом покатилась по полу.

Когда все закончилось, Одиссей послал за Эвриклеей. Увидев любимого хозяина среди поверженных тел, перемазанного кровью, словно лев после удачной охоты, она возликовала.

– Рано еще нам радоваться, матушка, – осадил ее Одиссей. – Приведи мне тех служанок, которые опорочили мой дом, укладываясь в постель с женихами.

Когда те прибыли, Одиссей велел им убрать зал. Женщины вытаскивали тела погибших, оттирали полы и мыли столы, пока не осталось ни единого пятнышка крови. Тогда Одиссей позвал Телемаха и приказал вывести предательниц во двор и зарубить мечом. Но Телемах пожалел для них легкой и чистой смерти. Он натянул веревку и повесил их всех в ряд – каждую в отдельной петле. Они еще корчились какое-то время, дергая ногами, но недолго. Потом Одиссей с соратниками расправились с Мелантием: ему отрезали нос и уши, а гениталии оторвали и бросили собакам. После этого ему отрубили руки и ноги и оставили умирать, а сами смыли его кровь со своих рук.

Наконец Одиссей обратился к Эвриклее:

– Принеси мне огня и серы, чтобы очистить этот дом от скверны.

Он окурил пиршественный зал, очищая его от свершившегося зла. Эвриклея привела всех слуг, сохранивших верность хозяину, и они обступили его, рыдая и покрывая его поцелуями. И он тоже заливался слезами радости от того, что видит их вновь.

{140}

Новая жизнь

Взобравшись по лестнице со всей прытью, на какую были способны стариковские ноги, Эвриклея вбежала в покои Пенелопы:

– Проснись, дитя мое! Твой муж вернулся и перебил всех женихов!

Пенелопа села в постели, потирая сонные глаза:

– Ох, Эвриклея, неужто жестокосердные боги помутили твой разум? Или ты по собственному почину зачем-то дразнишь меня?

Эвриклея потянула Пенелопу за руки, заставляя встать:

– Нет, дитя мое, я не помешалась и не издеваюсь над тобой. Одиссей и вправду вернулся! Это он явился к нам под личиной того бродяги. Мы с Телемахом знали, что это он, но помалкивали, пока он придумывал, как отвоевать свой дом. Я случайно нащупала старый шрам у него на бедре – это точно он! Эх, видела бы ты его давеча, когда он стоял, как лев, на горе трупов, весь в крови сраженных им негодяев.

Пенелопа медленно спускалась по лестнице, не представляя, как ей теперь поступить – кинуться этому человеку на шею или держаться от него подальше. Когда она вошла в зал, герой сидел понурившись. Она всматривалась в него – и вроде бы узнавала того, кого любила когда-то, – но не могла заставить себя сделать к нему и шага.

– Матушка! – воскликнул Телемах. – Почему ты так неласкова с тем, кто двадцать лет провел в скитаниях? Твое сердце всегда было тверже кремня, но сейчас это просто немыслимая жестокость!

– Оставь нас одних, Телемах, – попросил Одиссей. – Твоя мать сама разберется, как ей быть. А у тебя сейчас другое важное дело: мы перебили сыновей из знатнейших семейств Итаки, их родня явится мстить нам, как только узнает. Поэтому сделаем вид, будто у нас тут свадебный пир. Пусть музыканты играют, а слуги танцуют, пусть весь город слышит звуки праздника. Все решат, что твоя мать наконец выбрала себе мужа. Так мы выиграем немного времени.

Распорядившись так, Одиссей вышел из зала, чтобы служанки отмыли его от крови и принесли приличную одежду. Афина сделала его еще сильнее и выше, чем четырьмя днями ранее, когда он только высадился на Итаке. Былую густоту и цвет его кудрям она тоже вернула, как и молодой румянец щекам. Неотразимый, словно бог, он вновь уселся напротив Пенелопы.

– Ты невероятная женщина! – сказал он негромко. – Видно, и вправду у тебя железное сердце, если оно способно не пустить тебя к любимому мужу. Однако давить на тебя бесполезно, насколько я знаю.

– Я не железная, я осторожная, – ответила Пенелопа. – Двадцать лет я изощряюсь, чтобы сберечь принадлежащее Одиссею, и не намерена перечеркивать свои труды одним опрометчивым поступком. Уже вечер, договорим завтра. Эвриклея, вытащи мое супружеское ложе из опочивальни в коридор, пусть этот человек, если он и в самом деле мой муж, поспит в своей собственной кровати, хоть и не рядом со мной.

– Пенелопа! Как же так? – воскликнул Одиссей, вскакивая на ноги. – Это ложе не под силу перенести никому! Я ведь сам сколотил его вокруг оливы, которая выросла такая стройная и высокая ровно на том месте, где я собрался устроить нашу спальню, – она служила нашей кровати отличным столбом.

Вот тогда сердце Пенелопы растаяло. Только они вдвоем с Одиссеем знали, как устроена их кровать. Она обняла мужа и покрыла его лицо поцелуями:

– Прости меня, Одиссей! Боги безжалостны к женам. Я всегда боялась, что меня заманят в ловушку ложной любви и подтолкнут к измене, как Елену и Клитемнестру. Я взрастила в своем сердце недоверие, чтобы оставаться верной тебе.

Они плакали, обняв друг друга, словно два мореплавателя, выбравшиеся на берег после кораблекрушения, в котором погибли все их спутники, – радуясь собственному спасению и горюя обо всех тех, кого не вернуть. Наплакавшись, они отправились в постель и предались любви, а потом долго делились историями о своих злоключениях и о том, как они из этих злоключений выпутывались. Бок о бок лежали они в кровати, построенной вокруг оливы, и не смыкали глаз, пока оба не выговорились.

Утром Одиссей отправился в дом старого Лаэрта, где тот