по ней составляла всего 32 миллиона фунтов стерлингов; к 2019 году на руках населения находились тысячи видов кредитных карт, а совокупная задолженность по ним превышала 72 миллиарда фунтов стерлингов. Если прибавить эту цифру к овердрафтам по текущим счетам и кредитам физическим лицам, общенациональный долг населения Великобритании составил в 2019 году 225 миллиардов фунтов стерлингов[550]. Вряд ли кто-либо в современной Великобритании живет по средствам — не только потому, что во времена постмодерна нам всегда требуется всё и сразу, но и потому, что зарплаты отстают от прожиточного минимума.

Долги — это средство контроля, утверждает Дэвид Гребер. Нет лучшего способа оправдать неравенство во взаимоотношениях власти и подчинения, «чем выразить их языком долга, <…> потому что это сразу создает впечатление, будто сама жертва делает что-то не так»[551].

После Шока Никсона 1971 года пышным цветом расцвел рентный капитализм. Рантье, в отличие от традиционного производственного капиталиста, зарабатывают на владении существующими активами, а одними из самых прибыльных активов являются долговые. Следовательно, кредиторы заинтересованы в том, чтобы правительства, предприятия и граждане оставались по уши в долгах, чтобы получать от этого больше прибыли. Ставка на ренту более безопасна, чем ставка на прибыль, получаемую в традиционном капиталистическом производстве. Прибыль не гарантирована отчасти потому, что зависит от множества местных условий. Гораздо безопаснее инвестировать капитал в недвижимость в Нью-Йорке или Лондоне, покупая и продавая ее для получения огромной прибыли.

Кроме того, снижение налога на прибыль способствует росту доли рентного капитализма. В Великобритании, например, в конце 2020 года стандартный налог на прибыль корпораций составлял 20 %, а подоходный налог для тех, кто получает зарплату от 50 001 до 150 000 фунтов стерлингов в год, — 40 %. Если добавить к этому легкость вывода инвестиционной прибыли в налоговые убежища, где рантье могут увеличивать свое богатство, избегая налогов, становится очевидным, почему рентный капитализм процветает в последние полвека, даже если это означает, что правительства, корпорации и граждане страдают под гнетом огромных долгов.

Рентный капитализм, как и тот аморальный вирус, которым представляли капитализм в целом Болтански и Кьяпелло, тоже мутировал, чтобы процветать и в постмодернистскую, неолиберальную эпоху. Появление института прямых инвестиций в конце 1980-х годов и его бум в 1990-х годах и позже основывается на той же бизнес-модели — создания долга и получения рентной прибыли. Чтобы купить бизнес, фирмы прямых инвестиций вносят небольшие авансы наличными, а затем занимают под залог этой покупки большие суммы для ее оплаты, часто в сговоре с андеррайтерами, специализирующимися на мусорных бондах. Эта схема выкупа с использованием заемных средств называется LBO, leveraged buyout, или финансируемый выкуп. Но фокус в том, что вместо того, чтобы брать обязательства по полученному займу на себя, компании прямых инвестиций перекладывают их на купленную ими фирму. На практике это означает, что долг будут погашать ее пользователи или клиенты. Если покупаемой фирмой будет железнодорожная компания, этот долг вполне может быть погашен более высокими тарифами на проезд; если это футбольный клуб — за счет более высоких доходов от продажи билетов; если покупается недвижимость — за счет повышения арендной платы.

Схема финансируемого выкупа впервые была применена в 1982 году, когда группа инвесторов во главе с бывшим министром финансов США Уильямом Саймоном купила Gibson Greetings, третий в мире по величине бизнес по выпуску поздравительных открыток, вложив 1 миллион собственных средств и взяв заем на 79 миллионов долларов. Полтора года спустя они продали компанию за 290 миллионов долларов, причем доля Саймона составила 66 миллионов при вложенных 330 000 долларов. В 1989 году инвестиционная компания Kohlberg Kravis Roberts & Co. преуспела во враждебном поглощении по подобной схеме RJR Nabisco, образованной незадолго до этого слиянием кондитерской компании Nabisco Brands и табачного гиганта R. J. Reynolds Tobacco, что стало крупнейшим на тот момент финансируемым выкупом и оказалось возможным благодаря беспокойству общества об ущербе, наносимом их торговыми марками Oreos и Camels. Вскоре после закрытия сделки KKR начала распродавать активы для выплаты процентов, а также провела сокращение примерно 2600 рабочих мест и переложила часть долга на потребителей (крекеры Ritz, например, подорожали более чем на 30 %); а тем временем потерявшие свои посты топ-менеджеры Nabisco «дергали вытяжные кольца своих золотых парашютов», как написала Хоуп Лэмперт в своей книге Настоящая алчность: что в действительности происходило в сражении за RJR Nabisco[552]. Один только парашют генерального директора Ф. Росс Джонсона стоил 53 миллиона долларов. Однако важно то, что этот недружественный выкуп с использованием заемных средств стал эталонной моделью схемы по зарабатыванию денег при помощи чужих средств. «Выставленный на всеобщее обозрение на этом аукционе, RJR Nabisco стал огромной призмой, через которую множество обитателей Уолл-стрит разглядели свое будущее богатство», — писали Брайан Берроу и Джон Хельяр в книге Варвары у ворот: падение RJR Nabisco[553].

С тех пор варвары давно миновали ворота, и их можно встретить в самых неожиданных местах. Даже государственные активы, созданные и финансируемые на средства налогоплательщиков, оказывались предметом LBO, что, как выразилась экономист Энн Петтифор, привлекло капиталистов к идее «паразитического выжимания» ренты из домов престарелых, железных дорог, служб здравоохранения, тюрем, а также коммунальных систем электро- и водоснабжения[554].

Бурный рост этой формы капитализма был вызван неолиберализмом — Шоком Никсона, а затем либерализацией финансов в эпоху рейганомики и тэтчеризма и глобализацией рынков капитала — и способствовал наращиванию задолженности даже в таких богатых странах, как США и Великобритания. Неолиберальные правительства создавали условия для долгового закабаления собственных граждан, утверждает Энн Петтифор. «Начатые президентами Никсоном и Рейганом в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании, а затем продолженные их преемниками — и реализуемые главами центральных банков — эти реформы умножили возможности финансовых рынков. Политики и руководители центральных банков отказались от своей роли хранителей и управляющих национальных финансов и передали важнейшие полномочия невидимой руке рынка и неконтролируемому финансовому сектору»[555].

Хуже того, наибольшую прибыль получают кредиторы, которые ссужают деньги на рискованные спекулятивные предприятия, в то время как доходность инвестиций в производственный сектор, вероятно, будет ниже. Таким образом, либерализация финансовой системы приводит к ситуации, когда обладатели капиталов кровно заинтересованы в том, чтобы обременять людей долгами и увеличивать экономическую нестабильность. Самый большой доход для кредитора — от инвестиций в несчастья других.

Виртуальные деньги не являются новым изобретением. Новым, как утверждал Гребер, является политическая поддержка, которую виртуальные инвестиции получили после 1971 года. «Были созданы всеобъемлющие институты всемирного масштаба, которые можно считать аналогами божественных царей Древнего Востока или религиозных властей средневековой эпохи, однако они призваны не