списанию всех непогашенных потребительских и государственных долгов[563]. Петтифор, напротив, утверждала, что нет ничего плохого ни в долгах, ни в кредитах. «Денежная система, основанная на кредите, — великий цивилизационный прорыв, и с течением времени она улучшается, чтобы позволить обществу совершать транзакции и задействовать уникальные человеческие способности. Подобно канализации или водоснабжению, денежные системы являются великим общественным благом». Но в руках варваров они представляют собой не общественное благо, а частное зло. «Создание кредита, кредитная эмиссия — это экстраординарная и относительно дешевая сила, которая монополизирована классом рантье и используется для удовлетворения корыстных интересов 1 % населения». Этот 1 %, утверждает Петтифор, — это те богатые, которые полагаются не на доход от деятельности, а на ренту с активов[564].

По ее мнению, необходимо усложнить отток капитала за границу — реформа, которая повысит вероятность того, что миллиардеры-рантье будут платить налоги. Кредитная эмиссия должна контролироваться правительствами и центральными банками. Уменьшение предвзятости налоговых систем, которые в настоящее время поощряют заемное, а не долевое финансирование, поможет уменьшить стимулы для чрезмерных заимствований.

То, что произошло после 1971 года, — это расцвет неолиберальной системы, в которой власть захватили варвары. «Политики и руководители центральных банков отказались от своей роли хранителей национальных финансов и передали важнейшие полномочия непубличному и неподотчетному финансовому сектору. Сегодня мировая экономика является его слугой. Менялы захватили храм. Тем самым они создали огромный кредитный пузырь „легких денег“, обратной стороной которого являются долги»[565].

Богатые — тот 1 %, о котором говорит Петтифор, — выиграли от снижения затрат на рабочую силу и от падения цен на такие товары, как кофе, медь и какао, от которых зависят доходы беднейших стран мира. Бедные, неважно, в Лондоне или за границей, были вынуждены брать взаймы, чтобы компенсировать снижение своих доходов, в то время как у богатых нет такого долгового бремени; напротив, у них есть активы в форме выданных кредитов. Предполагалось, что неолиберализм создаст эффект просачивания благосостояния сверху вниз, улучшая положение бедных и способствуя дальнейшему обогащению богатых. Но этого так и не произошло.

Послесловие. Призрачный модернизм

Недалеко от того места в Северном Лондоне, где я живу, есть два небольших муниципальных микрорайона, состоящие из многоквартирных и частных домов, бунгало, санаториев, домов престарелых и общественных парков. В течение многих лет Бельвуар и Хайкрофт почти никак не привлекали моего любопытства, хотя я ежедневно проходил по их улицам со своей дочерью по дороге в школу и обратно. За исключением двух моментов.

Сначала меня заинтриговали названия улиц, потому что многие носили имена женщин, что было довольно необычно — особенно учитывая, что эти районы были застроены в 1980-х годах: аллея Дэйзи Доббинс, тупик Эдит Кэвелл, улица Джесси Блайт, аллея Луизы Омонье, аллея Флоренс Кэнтуэлл, площадь Кэтрин Гриффитс, площадь Барбары Рудольф, площадь Эдит Турбевиль, площадь Мэри Кингсли, площади Мэрьям Прайс и Марии Стоупс, парк Мэри Ллойд.

Кто были все эти женщины? Эдит Луиза Кэвелл в Первую мировую была медсестрой и известна как тем, что заботилась о раненых, независимо от того, на какой стороне они сражались, так и тем, что помогла почти двум сотням солдат союзников бежать из оккупированной германскими войсками Бельгии, за что была арестована и казнена немцами. На постаменте ее статуи на площади Святого Мартина недалеко от Трафальгарской площади выбиты слова, которые она сказала накануне вечером перед расстрелом: «Патриотизма недостаточно. Я не имею права ни к кому питать ненависть или отвращение»[566]. Мэри Ллойд была звездой мюзик-холла Hoxtonborn и известна исполнением песни My Old Man (Said Follow the Van), которую впервые спела в 1919 году. В песне говорится о супружеской паре из рабочего класса, съезжающей ночью из квартиры, потому что они не могу заплатить аренду, — песня, вновь актуально звучащая в сегодняшнем Лондоне, где средняя арендная плата уже превышает 2000 фунтов в месяц и продолжает расти.

Что касается Марии Стоупс, она была палеоботаником и сторонницей евгеники и одна из первых открыла клинику контроля рождаемости, которая находится поблизости, на Мальборо-роуд, 61. Именно в этой клинике Pro-Race выдавали контрацептивные колпачки Стоупс женщинам, которым, по ее мнению, не стоило заводить детей. «Являются ли эти худые, изможденные, прыщавые, неуравновешенные, слабые, неуклюжие, увядшие дети молодыми представителями имперской расы?» — писала она, а в 1922 году призывала депутатов подписать декларацию с обращением к Министерству здравоохранения развернуть кампанию медицинской пропаганды, «которая сократит C3 [неквалифицированный рабочий класс] и увеличит A1»[567].

Джесси Блайт, Кэтрин Гриффитс и Флоренс Кэнтуэлл были мэрами Ислингтона. Блайт, первая женщина, занявшая этот пост, однажды сказала: «Я, конечно же, никогда не забуду о тех, кто живет в закоулках, — надеюсь, я никогда не предам их» — как будто боялась, что ее развратит пафос поста, который до сих пор занимали одни мужчины[568]. Площадь Эмили Хартвелл названа в честь женщины, которая записана в Лондонском столичном архиве как «пожизненный арендатор». Возможно, она была из тех женщин, которым, по мнению Мари Стоупс, не следовало размножаться, но которых Джесси Блайт хотела сохранить в своем сердце. Мне не удалось ничего узнать о других женщинах, в честь которых названы аллеи, улицы и тупики.

Лишь недавно мне пришло в голову, что названия этих улиц и аллей — это своего рода постмодернистская история, которая ставит на один уровень и забытых и знаменитых женщин, вошедших в историю. В реальной жизни у расистки Мари Стоупс, медсестры-подпольщицы Эдит Кавелл и первой женщины-мэра Джесси Блайт, возможно, было очень мало общего; теперь, когда их имена украшают эти скромные аллеи и тупики в тихом районе Северного Лондона, они равны. Давно забытые, эти женщины продолжают существовать, поскольку их имена произносят и пишут каждый день.

В то же время они напоминают мне о том, как в 2004 году в нескольких милях отсюда, в Гайд-парке, необычным фонтаном в форме водного потока была увековечена память постмодернистской принцессы Дианы — зримое постмодернистское женское противопоставление фаллическим памятникам мужчинам, таким как находящийся неподалеку мемориал принца Альберта. Женщина, которая спроектировала этот фонтан-поток, ландшафтный архитектор Кэтрин Густафсон, однажды сказала мне: «Гайд-парк — один из самых знаменитых парков в мире, и я подумала, что было бы совершенно неуместно перекрыть или испортить эти виды»[569]. Улицы, которым дали имена этих женщин, тоже тихие и скромные.

Второй момент, который привлек мое внимание в этих районах, — цветовая гамма. Ярко-желтые металлические рамы зимних садов, королевский синий, в который выкрашены входные двери, зеленые решетки заборов и красные перила напоминают об эпохе, когда, как