чего попроще. После объятий, она зацеловала меня буквально всего, но к губам не притронулась. Нос, глаза, подбородок, руки, шея, лоб, всё было зацеловано до слюней в буквальном смысле. Она никак не могла остановиться, а я не сопротивлялся, ибо это всё выходило далеко за рамки привычного. Ни одна девушка в моей жизни ещё не была так благодарна мне. После сеанса тысячи поцелуев, она уткнулась мне в грудь, так и стояли минут двадцать или может полчаса, я потерял счёт времени. Заговорил я робко и совсем тихо, начал перечислять все её заслуги, сказал ей, что она научилась бесподобно готовить, донёс до её сведения, что без неё, точно бы сошёл с ума и наверняка свёл бы счёты с жизнью. Она подняла глаза, в них отражалась вся пылкая благодарность ко мне, сентиментальная горечь, накопившаяся за месяцы ожидания подобных откровений, любовь, забвение, я даже терялся в спектре обуявших её чувств и эмоций.

Поймал себя на мысли, что меня и самого прошибает насквозь, глаза на мокром месте, попытался расслабиться и уткнуться ей в плечо, но ничего не вышло, не умею я рыдать как баба. Да и отошёл довольно быстро, как будто пелена спала, и я подумал про себя: «Да что это я вообще?». С возрастом становишься сентиментальнее в одних вопросах и жёстче в других.

Так мы и провели вечер в объятиях, Ксюша даже не приставала. Возможно, ей не нужен был любовник, возможно ей нужен был человек, который наконец признает, что она не пустое место, что она имеет ценность, что она часть семьи. Я ей сказал, что она мне как дочь. Кажется, её это расстроило, но избавиться от этого чувства я не мог, хотелось быть искренним в ту секунду.

Оживший окончательно, я начал вспоминать что же меня так воодушевляло раньше? Оказалось, что я совершенно позабыл как жить, как получать удовольствие от жизни, как дышать… В текущих условиях забыть всё было нетрудно. На дворе уже декабрь, скоро новый год, а город вымирал на глазах и никуда было от этого не деться.

Однако, хорошие новости иногда мелькали. Электричество перестало выключаться. Отопление стало стабильным, судя по слухам, ситуация на фронте менялась, поговаривали даже, что здесь не нужно такое большое количество контингента, что скоро прилежащие территории, где находится противник возьмут в клещи и выкурят врага. Но как оно на самом деле вопрос открытый. Лично мне сводки никто не приносил.

Всё это никак не отменяло пустых улочек с чёрными окнами в домах, откуда уехали некогда жившие здесь люди. Многие заведения в городе закрылись, в том числе мой любимый и одновременно ненавистный «мостик». Но остались некоторые подвальные полулегальные питейки, где как правило отрывались военные. В другое время это были бы худшие места, чтобы провести там время, но сейчас я только в такие и ходил, слушал истории, байки, надирался в щи с фактическими товарищами по оружию, рассказывал истории о том, как видел здесь пальму, но никто мне не верил, говорили, что я поехавший доктор. Хотя какой к чёрту доктор? Я фельдшер. Не один вечер закончился тем, что я, обнимаясь с вояками в увольнении шёл по улице и горланил все песни, которые только приходили в голову, начиная с блатных и заканчивая жутчайшей попсой, от которой некоторые из них тоже дурели не по детски.

В один из вечеров вы с ещё тремя мужиками ввалились ко мне на хату, притащив гитару и начали орать песенки, что было мочи, как говорится, рвать душу. Ксюша в этот момент сидела в спальне и тряслась, ибо такие ситуации её сильно пугали. Как водится, один из моих новых друзей перепутал дверь туалета и спальни, ввалился внутрь и начал приставать к Солнцевой, а я заметил это не сразу. Лишь её вопль меня образумил, я влетел внутрь оттащил его за шкирбан да ещё и пнул вдобавок, чтобы неповадно было. В голове пульсировала страшная мысль, что мне придётся сейчас защищать её от всех троих, но всё закончилось совершенно иначе. Пьяного дебошира свои же отчитали так, что ему пришлось прислониться к стенке в полусидячем положении и держать тридцать ударов по бёдрам с ноги за беспредел и приставания к девушке хорошего, честного и правильного человека - меня. Если не выдерживает, то всё по-новой. Больнее всего ему пришлось, когда наступила моя очередь. Удар ногой у меня был всегда хорошо поставлен, и с первой же попытки я вышиб его из стойки, а он сам взмолился, чтобы это прекратилось. Сослуживцы начали гоготать во весь голос, после чего мы продолжили играть на гитаре и петь песни, а дебошир скромненько сидел и подпевал.

Глава тридцать вторая

На этом моё оживление не закончилось, я внезапно вспомнил те мгновения с Софьей, когда она меня лечила и проникся к ней какими-то новыми, совершенно неведомыми доселе чувствами. Словно её образ, и моё отношение к ней успешно прошли проверку временем. Будь она какой-нибудь девчушкой, не стоящей того, чтобы я о ней вспоминал, то наверняка бы и не вспомнил. Но в поисках светлого, ясного, прекрасного в своей голове я наткнулся именно на неё. Долгое время не мог найти ни одного аргумента, чтобы позвонить, так как много воды утекло, да и не видел я её в больнице, притом, что бывал там часто. И всё же, не найдя ни одного аргумента «за», я всё равно поднял свой мастерфон и набрал заветные цифры.

Конечно же ответа не последовало. Лишь долгие, протяжные гудки, за которыми скорее всего следовала вполне закономерная реакция – удаление номера и вычёркивание из списка надежд. Я выдохнул, расстроился и даже хотел в очередной раз напиться, ибо этот процесс помогал мне отвлекаться от дурных мыслей. Но через пару мгновений, мастерфон завибрировал, и я подорвался как ошпаренный.

Софья!

Подняв трубку, я буквально трясся от волнения и говорил слишком громко, неестественно громко.

- Софья! Софья, привет… Я так рад, ты не представляешь.

- Кто это?

- Это… - Она удалила номер или она меня не помнит, или того хуже не хочет помнить. – Это Григорий… Григорий Теплинин. Тот самый многострадальный, ха! Мы ещё с вами договаривались о свидании.

Господи, что я несу? Почему «с вами», и какого чёрта я решил вспомнить о свидании? Идиот.

На другом конце повисло томное молчание секунд на тридцать, и это меня чуть ли не выбило из колеи, которая и без того