тень прямого человека на залитом солнцем окне. Из-за яркого света она не видела выражения его лица, лишь темный силуэт, длинную шею и взъерошенные волосы, а ему было видно ее лицо, и хотя он причалил к берегу совсем недавно, его сердце отдало швартовы, в груди поднялась качка, волны стали захлестывать все, что он, как ему казалось, знал и умел, так что кораблик его души, гордо несущий свои паруса, принялся скрипеть. Проходили напряженные секунды, проходили целые человеческие жизни, горы трогались с места, из фьордов уходила вода: а вдруг эта светловолосая, длинношеяя, пухлощекая, румяная, серьезная, темнобровая раскрасавица – это жена пастора?

В конце концов он больше не смог вынести и наклонил голову перед девушкой, но слишком быстро, словно хотел склониться перед мыслями, метавшимися в его голове. Впрочем, для присутствующих этот быстрый наклон головы больше показался похожим на то, как будто капитан получил резкий удар в живот и согнулся из-за боли: любовь иногда – боксер. Но с его собственной точки зрения, он всего лишь низко поклонился красоте мира и теперь горячо и искренне желал, чтоб она и оказалась женой пастора: «так будет лучше, я не могу сладить с этими волнами в груди, похоже, будто все морские воды между Норвегией и Исландией собрались у моего горла, я едва могу вздохнуть; может, это из-за того, что сейчас, после тысячи лет разлуки, наши народы вновь поприветствовали друг друга? Здесь должны действовать мощные судьбоносные силы, не иначе, ведь во мне волнуется все это море, я раньше никогда такого не ощущал, я…»

Все это думал молодой капитан, пока наклонял голову, пока его взгляд задерживался на ее обувке (иностранных домашних туфлях) напротив его серых шерстяных носков. И все же он не пробыл в такой позе настолько долго, чтоб это показалось уже неестественным. Но вот он услышал, как разговор над его головой переключился на то, которая из четырех женщин – настоящая жена пастора, только он не услышал, кто именно: такой у него в ушах был сильный прибой.

Когда он наконец выпрямился, его сердце отбило тысячу ударов, предваряемых металлическим мелкозвоном, раздающимся в часах, когда они вот-вот пробьют, тысяча ударов в одном птичьекапельном предзвоне, по звуку на каждый год, разлучавший их, – и его глаза вновь встретились с ее глазами, и вновь началось неистовство, любовь была ударом, ее лицо – палицей, ему отвесили оплеуху, и сейчас он заметил, что посреди любовного поля боя лежал рукоположенный человек – здесь было чему уступить. Если эта женщина, эта дива с ямочками на щеках, эта… девушка, эта краса жизни, если она – жена этого усатого пастора, так похожего на дядюшку Вегарда, – то пастору придется убраться: капитан ему или хребет перешибет, или вовсе пришибет. Да, вовсе убьет. Потому что на атаки любви отвечают лишь таким образом: решиться на убийство или порешить себя. Капитану Арне всего лишь за три мгновения после того, как он узрел датско-исландскую Сусанну, стало ясно: за нее он способен убить пастора.

Сердце, оставившее позади целое море, мыслит яснее всего.

Его губы дрожали, когда он представлялся ей – представлял ей то имя, которое она потом будет носить до конца дней своих: Сусанна Мандаль. Пути назад уже не было: они заглянули друг другу в глаза, они взялись за руки, она назвала ему свое имя, он ей – свое, и отступать было поздно, его жизнь забилась в ее кошельковом неводе. Его силуэт на тени дрожал, когда он вновь сел за стол; машинально он поднес руку ко лбу и вытер с него пот. Такая роль была для него совсем непривычна – вот он и вспотел. Обычно в его присутствии колебались как раз дамы – как лодки у причала. Товарищи посмотрели на него с удивлением: что-то случилось? Он ощутил на себе их взгляды и подтянулся, положил руки на стол и выпрямил спину, его лицо было багровым, и в этой багровости светлые волосы сияли как никогда раньше: и в легком пушке бородки, и в волосах, и в бровях.

Эгертбрандсен все еще о чем-то перешучивался с пастором и женщинами (Арне не слышал о чем), и все еще раздавался смех. Арне для верности тоже немного посмеялся вместе со всеми, а затем отодвинул стул от стола и попытался устроиться как следует – а его глаза в это время кружили по гостиной, как две осы, и наконец остановились на закрытых веках светловолосой девушки, которая сейчас села в южном углу гостиной, у клавиатуры фортепиано с краю, и красиво молчала.

Немного спустя в дверях гостиной появилась широколицая экономка с ребенком на руках – двухлетней темноволосой девчушкой, одетой в бледно-розовое шелковое платьице с бантиком впереди. Мужчины этого не заметили – кроме светловолосого капитана, который сейчас выпятил грудь. Толстушка экономка поставила ребенка у порога, и малютка со всех ног побежала, сильно пугаясь всех этих малоотесанных моряков, позади их стульев, – и куда же она побежала? Конечно, прямо в объятия той светловолосой длинношеей, которая сидела в углу у окна. Сусанна ласково улыбнулась, подняла маленькую Кристин, прошептала ей на ухо что-то матерински нежное, а малышка тем временем окидывала взглядом гостиную, сидя у нее на руках, – щекастый ребенок со смущенными, но умными глазами, живая копия своего отца – для полного сходства не хватало лишь усов. «Это малышка Кристин, наша общая радость», – объяснил пастор гостям; он сидел за столом напротив Мандаля, который нежно улыбнулся, перебирая в уме всевозможные способы извести этого своего собеседника. Ведь это было уже не эффектное сравнение, продиктованное любовью: он по-настоящему уверился, что должен убить этого пастора-исландца.

Халльдоура внесла чашки, а Вигдис приняла их и поставила на стол, чтоб экономка могла сходить и принести что-нибудь еще. Арне внимательно следил за этой расстановкой и во время каждого движения головой снова и снова скашивал глаза на Сусанну и ее дочь. Ему придется заменить этому ребенку отца – или, может, его лучше тоже убить? «Ну что за мысли», – возмущенно пробурчал его рассудок, а потом представил себе своего обладателя, который забегает в один из лучших магазинов Бергена и покупает ей, Сусанне, шейный платок китайского шелка, и слышит, как звенит колокольчик на открывающейся двери магазина. “God dag!” А в это же время страж, прикрывающий тылы его души, не спускал глаз с пастора Ауртни и мысленно примеривал к освященной шее опасную бритву. Халльдоура плюхнула на стол кофейник, и пастор поднялся с сиденья:

– Тезка, не желаете ли кофе?

Глава 9

Все равно, что сквозь войлок