– Какая у тебя жестокая совесть, – с сочувствием покачала головой Маша. – Кто это тебе сказал, что от себя не убежишь?

– Мама, – ответила я не задумываясь, потому что это было правдой. Я даже помнила, когда именно она мне это впервые сказала.

– С мамой не спорят, – сказала Маша. – Да?

– Нет, спорят, – возразила я. – Но Тенгиз тоже так говорит.

– С Тенгизом тем более не спорят. – Тут психолог Маша не сдержала вздох. – Видишь ли, я думаю иначе. Нет ничего плохого в бегах. Иногда нам необходимо куда-то сбегать, чтобы не было слишком больно. Нет ничего героического в страданиях. Ты понимаешь, почему сбежала от Натана?

– Нет, – ответила я, не подумав.

– Давай подумаем, – предложила Маша.

– Давайте.

Мы подумали.

Я ни к чему не пришла, а Маша – пришла.

– Я предполагаю, что ты чего-то испугалась. Как правило, мы сбегаем, когда нам страшно.

У Маши был странный метод формулировок: когда она хотела донести до меня некую мысль лично обо мне, она использовала слово “мы”. Как будто она тоже сбегала, когда боялась. Как будто она хотела сказать, что между нами больше общего, чем различного. Честно говоря, такой способ был действенным – когда она так поступала, мне слышалось: “Комильфо была нормальным человеком”.

– Чего ты испугалась?

– Мне показалось, что Натан за моей спиной изменяет мне с Аленой.

– Я уже это когда-то слышала, – сказала Маша.

Серьезно? Когда?

– Сейчас вспомню… Ты в точности такую же историю мне рассказала при первом нашем знакомстве, на собеседовании в Одессе. Тебе показалось, что твой друг… кажется, Митя, и Алена влюбились друг в друга.

“Психолог Маша обладала исключительной, удивительной и потрясающей памятью”.

А покуда всепомнящая психолог Маша пристально на меня глядела, параллель сама собой выстроилась в моем сознании:

“Комильфо решила удрать в Израиль в тот самый день, когда она встретила на Сабанеевом мосту Алену, Митю и Митиного бульдога. Но Алена все равно за ней последовала в Израиль. От себя не убежишь”.

– Не может быть! – запротестовала я. – Нет, это бред. Я не из-за этого уехала в Израиль. Какая связь? Это чистая случайность. Просто в тот же день мой брат мне сообщил, что я еврейка. Он же не знал, что произошло на Сабанеевом мосту. Да и сейчас этот мальчик, Гилад, чисто случайно встретился мне в пятницу. Я же его не искала. И целоваться с ним не собиралась. Да и вообще, я почти с ним и не целовалась. Это он меня поцеловал, я просто не успела воспротивиться, потому что он застал меня врасплох. Всего лишь совпадение такое, рок.

– Если мы не осознаем, что происходит у нас внутри, то нам постоянно кажется, что нами извне руководит рок, – сказала Маша.

Это прозвучало гениально.

– Вы сами это придумали?!

– Нет, что ты. Это Карл Густав Юнг.

– Это кто такой?

– Ученик Зигмунда Фрейда, основателя психоанализа; его близкий друг и сотрудник, а затем враг и соперник.

– Как интересно, – воодушевилась я. – Что же они не поделили?

– Душу.

– А чью?

Тут Маша рассмеялась. А потом, видимо, ее совесть ее наказала, и она оборвала смех. И выдала внезапно:

– И кто вообще сказал, что у тебя есть только одно Я?

– То есть?

– То есть вот ты говорила, что мама и Тенгиз утверждают, будто от себя не убежишь. Но это звучит фаталистично и безнадежно, а еще к этому примешивается невысказанное “ну-ну-ну!”. Но что, если по-другому на это посмотреть? Что, если ты не убегаешь от себя, а идешь навстречу другой части себя?

“Комильфо моментально стало легче дышать, потому что в ее атлетической грудной клетке словно образовалось больше места для воздуха”.

– Ты очень чувствительно реагируешь на слова, Зоя, – сказала Маша. – Слова – это переплет для чувств. Наше мировоззрение во многом зависит от формулировок. Идея может быть одной и той же, но опиши ее иначе – и поменяется ее восприятие.

– Это Юнг сказал или Фрейд?

– Это Маша сказала, – сказала Маша.

– А как ваша фамилия? – спросила я зачем-то.

– Ятуш, – ответила Маша.

– Прикольная фамилия. Что-то такое восточноевропейское. Маша улыбнулась.

– Да нет, это всего лишь ивритизированный вариант Комаровой. В Израиле проще жить с короткими фамилиями, привычно звучащими для слуха израильтян.

Мне пришлось согласиться. Ивритоговорящие учителя мою фамилию по-человечески прочитать не могли ни за что, и в их устах она звучала то как Прокопаева, то как Прукупива, то как Фрокупиева. Все потому, что в письменном иврите почти не было гласных букв, и приходилось их угадывать, а буква “п” и буква “ф” писались одинаково, если не считать точки внутри, о которой никто никогда не заботился.

– Я тоже хочу поменять фамилию.

– На какую? – спросила психолог Маша Комарова, то есть Ятуш. – Фон Таузендвассер?

Я радостно хихикнула, а Маша сказала:

– Может быть, ты фантазируешь о том, чтобы у тебя был другой папа.

– С чего это вы взяли?

– Папы увековечены в наших фамилиях, они ведь обычно достаются нам от них.

– Мой папа со мной сто лет не разговаривал, – впервые призналась я Маше. – Его никогда нет дома, когда я звоню. Я по нему очень скучаю.

– Еще бы. Это же твой папа. Когда ты разговаривала с ним в последний раз?

– Точно не помню. Наверное, четыре месяца назад. Или даже больше. Тут время как-то иначе течет, чем у нас. Кажется, что здесь оно проходит очень быстро.

– Четыре месяца?! – Маша даже не потрудилась скрыть изумление. – Как же так? Когда ты уезжала, в твоей семье были проблемы?

– Какие проблемы, о чем вы говорите? – испугалась я.

Маша, по-моему, тоже испугалась своей реакции.

– Я имею в виду… может быть, ты заметила, что твои родители… ну, вдруг они поссорились… или… решили… Может ли быть, что твой папа ушел из дома?

– Что?! – вскричала я. – Как вы смеете так думать?! У нас в семье никогда не было разводов, начиная с моих прадедов с обеих сторон, а до них разводы исторически не приветствовались.

– Тебя страшит такая возможность – развод родителей. Она кажется тебе неприемлемой.

– Она меня не страшит, ее просто не может быть!

– Почему? – спросила Маша. – Расстаться или развестись – это человечно. Ты же сама недавно узнала, что можно встречаться с одним человеком, а хотеть целоваться с другим.

– Нет! Это совершенно разные вещи! Это вообще никак не связано! Я за Натана Давидовича замуж не выходила… – Тут я осеклась, потому что поняла, что это одна часть моего Я пытается торговаться с