Продолжительность нашей жизни — предмет многочисленных исследований и предположений. Мы переживаем ваш род на много-много лет. Но мы стареем. В конце концов, мы умираем. Были и такие, как Малкольм, которые не хотели стареть. Им недостаточно было тех тысяч лет, которые им уже были дарованы. Поэтому они приняли то, что должно было стать наказанием, с распростертыми объятиями. Малкольм — самый сильный из них. Их король. Из всех фей, решивших остаться вампирами, он один достаточно силен, чтобы полностью обратить кого-то и сделать так, чтобы он остался самим собой. Сохранил личность и черты характера. Когда его принцы кусают и обращают кого-то, их жертвы умирают и возвращаются без души, не более чем бездумные, голодные оболочки. Они подчиняются своим хозяевам и питаются.

В словах Фишера был бездонный колодец ужаса. Я даже представить себе не могла, как ужасно быть полностью опустошенным одним из принцев Малкольма и знать, что ты обречен вернуться одним из этих существ.

— А с людьми такое тоже случается? — спросила я, боясь услышать ответ.

— Как ты думаешь, куда делось большинство представителей твоего вида? Подавляющее большинство орды Малкольма когда-то были людьми. Феи, которые решили излечиться от своего проклятия, пытались защитить низших существ и людей, живущих в этом мире, но на них было легче напасть. Они были более уязвимы. У них не было магии, чтобы защитить себя, так что…

— Так что… — Меня сейчас стошнит. Я хотела знать, но теперь, когда он рассказал, мне было невыносимо думать об этом. — Ты был с ним, не так ли? Все те годы, что отсутствовал.

Лицо Фишера стало непроницаемым.

— Я не могу тебе этого сказать, — ответил он.

Я не могу тебе этого сказать.

Наблюдая за тем, как его лицо напряглось еще больше, какая-то часть меня узнала эту реакцию. Как будто он сопротивлялся или пытался преодолеть что-то. Как будто он не контролировал себя…

И так оно и было.

Он не контролировал себя.

— Ты связан, не так ли? — Потрясенно спросила я. — Ты буквально не можешь сказать мне…

— Прекрати, — приказал он. Я ожидала, что он испытает облегчение. По крайней мере, немного радости, что наконец кто-то понял, почему он не хочет делиться тем, где был и что делал. Но реакция Фишера была похожа на беспокойство. Даже на раздражение. — А ты не думала, что я могу не рассказывать, потому что это не твое дело? — резко спросил он.

— Это мое дело. — Я приняла жесткую позу, упершись ногами в его ковер.

— Нет, не твое.

— Все, что происходит с тобой, касается и меня. И я не дура. Последние пятнадцать минут ты казался не таким придурком, каким был с тех пор, как поднял меня с пола в Зеркальном зале и спас. Ты снова начал огрызаться, только когда захотел оттолкнуть меня. Холодные колкости и отвратительное дерьмо, вылетающее из твоего рта, — это способ держать людей на расстоянии, не так ли?

— Ты понятия не имеешь, какой я, — прорычал он.

Возможно, он был прав. Но я начинала догадываться. Начинала понимать его. И сколько раз Рен говорил это? Я знаю его. Он не такой, каким кажется. Он сейчас не в себе. Все это было прикрытием. Словно завеса медленно отодвигалась, и я начинала видеть сквозь нее.

— Ты не так сильно ненавидишь меня, как притворяешься, — сказала я.

Он шагнул ко мне, словно лев, хищный, опасный.

— Разве нет?

— Нет.

— Интересная теория.

— Я не думаю, что ты меня ненавидишь.

Он рассмеялся, но сделал еще один шаг вперед.

— Значит, ты очень высокого мнения о себе, не так ли?

— Я знаю, что ты хочешь меня. — Я не отступила, хотя мое тело кричало мне, что я должна это сделать.

— Я могу хотеть трахнуть тебя и при этом ненавидеть, малышка Оша.

Я покачала головой, стараясь не обращать внимания на жар в его глазах.

— Нет. Дело не в этом.

Еще один шаг, и он снова окажется лицом к лицу со мной.

— Тогда в чем же дело?

— Между нами что-то… есть. Ты знаешь, что есть.

— Ты уверена, что ничего не выдумываешь? Многие женщины становятся жертвами своих собственных отчаянных фантазий, когда дело касается меня.

— Просто… прекрати, ладно? Хватит! Как только ты меня трахнешь, между нами, все изменится.

— Конечно. Я удовлетворю свое маленькое порочное желание. Я смогу жить дальше. — Его губы приоткрылись, и от вида его острых клыков у меня между ног разлилось тепло.

— Ты хочешь укусить меня, — прошептала я.

— Ха! — Он запрокинул голову и расхохотался. — О, ты даже не представляешь, на каком канате ты сейчас балансируешь, не так ли?

— Ты почти сделал это. Еще в палатке. Ты поцарапал меня зубами. Ты пустил мне чертову кровь!!!

Небольшое пространство между нами исчезло в одно мгновение. Рука Фишера сомкнулась на моем горле, ярость исказила черты его красивого лица.

— Осторожно, — прорычал он. — Опасно так легкомысленно говорить о вещах, которых ты не понимаешь.

— Тогда объясни мне. Покажи мне, — выдохнула я.

Его гнев утих.

— Что?

— Покажи мне. Заставь меня понять. Докажи мне, что я не права.

— Глупый, безмозглый человек…

Больше мне нечего было сказать. Провоцировать такого мужчину, как Фишер, было опасно. Слишком легко все могло пойти наперекосяк. Но все в любом случае плохо закончится, а после того ожидающего нас всех кошмара, который я увидела сегодня ночью на другом берегу реки, я не собиралась умирать, не проверив хотя бы эту теорию.

— Я говорю тебе трахнуть меня, Фишер. Я прошу тебя…

Его губы обрушились на мои. Он украл мои слова, завладев моим ртом с хриплым рычанием. Поцелуй был воспламеняющим. В тот момент, когда я почувствовала его вкус и ощутила, как его язык скользнул по моим зубам, я застонала и схватилась за низ его рубашки.

Больше никаких колкостей в адрес друг друга.

Больше никаких тонко завуалированных намеков.

Никаких угроз.

Это происходило