И – руины. Фонящее сырой магией крошево бетона, ржавые комки железа, гнилые рёбра стропил. Разинутые в вечном вопле рты дверных проёмов. Здесь когда-то жили люди. Покупали по утрам газеты, высчитывали мили, оставшиеся до линии фронта, надеялись, что пронесёт. Позже – собирали вещи в панической спешке. Ещё чуть позже – умирали. Кому-то повезло встретить мгновенную смерть от взрыва бомбы, влетевшей прямо в окно; кто-то погибал медленней, с ногами, размолотыми и припечатанными упавшей стеной; иные угасали особенно долго, в заваленных погребах, без света, без воды, без доступа воздуха. Никто из них не думал, что отдаёт жизнь за победу, или за справедливость, или за счастливое будущее. Они умерли просто оттого, что слишком поздно решились бежать. Оттого, что их деревня оказалась на пути вражеской армии. Оттого, что война – это часть человеческого существования. Неотъемлемая.

На много вёрст вокруг не осталось ни души: местные жители держались подальше от разорённых земель. Здесь негде было укрыться от солнца, здесь высохли ручьи, здесь не нашлось бы ни единого куста с ягодами, ни одного завалящего корешка – кругом росла одна худосочная трава, жёсткая, точно щетина. Не кричали птицы, не стрекотали кузнечики (или то, что заменяло кузнечиков на Вельте). Только гудел, запутавшись в сухостое, ветер.

И, конечно, здесь не осталось дорог.

Просёлочная колея, заросшая, порой ныряющая в глубокие лужи, полные золотистой стоялой воды – эта колея закончилась. Растворилась в пустоши на полпути к цели. Купленная в Рунхольте телега, которая до этого ехала более-менее споро, теперь то и дело кренилась набок, застревала в рытвинах, с жестоким треском вздрагивала на ухабах. Лошадь выбивалась из сил.

Дальше нужно было идти пешком.

– Вот, – сказал Энден, елозя грязноватым пальцем по карте, расстеленной на траве, – вот тут сейчас, по моим расчётам, должна находиться область Разрыва. Она изначально расширялась очень неравномерно, как бы ползла с запада на восток. Для нас это очень большое везение, потому что мы подходим к ней сбоку, с относительно безопасной стороны. И нам осталось пройти миль тридцать-тридцать пять. Если, конечно, я верно аппроксимировал данные за полгода наблюдений.

Кат глядел на карту, свесив голову с телеги.

– Ты сможешь идти, Демьян? – спросил Петер. – Идти долго придётся.

– Можно отдыхать, – с искусственной беспечностью предложил Энден. – Делать привалы. Скажем, раз в час. Или в полчаса…

Ирма ничего не сказала, и Кат был ей за это благодарен. Она вообще мало говорила, эта тоненькая золотоволосая девчонка. Всё время держалась возле Петера, не отходила дальше, чем на пару шагов. Её, конечно, не стоило брать с собой. Но Петер никуда бы не пошёл без Ирмы. А Кат никуда бы не пошёл без Петера – теперь уж точно.

– Была такая методика, – продолжал тем временем Энден, аккуратно складывая карту. – Наши предки во время длительных маршей перемежали ходьбу и бег. Скажем, сто шагов бегом – затем сто шагов в обычном темпе. Так, знаете, пересекали континенты!

– Ну какой ему бег, – расстроенным голосом сказал Петер. – Он ходит-то еле-еле… Демьян, ты как, сможешь идти?

– Я имел в виду немного другое, – смутился Энден. – Быть может, сто шагов медленно, а потом сто шагов… гм, ещё медленней? Демиан?

Кат перекинул ноги через борт телеги и выбрался наружу. Постоял, одолевая головокружение и тошноту. Одолел.

– Идти смогу, – сказал он. – Хрен ли делать. Времени-то нет.

Времени действительно почти не оставалось.

С тех пор, как ему выстрелили в голову, прошла неделя. Он остался жив только потому, что забыл снять обманку. Так и бросился в бой с маской на лице, пьяный от пневмы и злости. Рейдер-единорог – подстреленный, искромсанный ножом – оказался живучим и перед смертью успел выпустить заряд жезла прямо Кату в лоб. Верней, в маску из зеркальной стали. Что там была за сталь, и какие на неё навесили чары – неизвестно, но обманка отразила львиную долю энергии выстрела. Впрочем, оставшейся доли Кату хватило с лихвой.

Когда он свалился наземь рядом с охранниками, Петер страшно запаниковал. Начал трясти Ката за грудки, хлопать по лицу, даже попытался зачем-то сделать массаж сердца. Убедившись, что Кат дышит, но в отключке, хотел его тащить к дороге – опять-таки непонятно зачем: как Петер сам смущённо признался позже, голова у него в тот момент работала плохо. «Я всё-таки жуткий трус, – говорил он, – и, когда пугаюсь, то ничего не соображаю…»

Положение спасли двое оставшихся в живых рейдеров. Те самые, которым спела свою песню без слов Ирма. Они вывели из сарая карету, запрягли лошадей, подняли Ката с земли и уложили его на сиденье. Рядом села Ирма – ей к тому времени стало полегче. Кроме того, Петер взял в карету троих человек из числа спасённых рабов: молодую девушку, женщину постарше и паренька своего возраста. Остальные ещё толком не оклемались после гибернации и не могли ходить; рейдеры поклялись позже довести их до города.

Петер обязательно вернулся бы за теми, кто оставался на ферме, но не мог бросить Ката в таком состоянии. Поэтому, высадив освобождённых пленников в центре Рунхольта, он доехал до дома, где жила Фрида, остался там с Ирмой, и они втроём принялись приводить Ката в чувство. Усилия их увенчались успехом – хоть и спустя немалое время. У Фриды была хорошая аптечка.

Когда Петер рассказал всю эту историю Кату, тот сперва решил, что ему капитально отшибло мозги.

– Повтори-ка, – попросил он заплетающимся языком. – Рейдеры… Они что сделали?

– Они мне помогли, – начал заново Петер. – Снарядили экипаж и затащили тебя внутрь. Знаешь, забавно: они тебе ещё и пистолет в карман сунули, ну, тот, из которого ты стрелял, потому