Прежде всего хочется процитировать два из них, на мой взгляд, наиболее важных. Это два исторических документа, которые не могут игнорировать исследователи современной русской культуры: ответ Бунина Г. Уэллсу и Обращение к писателям мира.

В конце 1920 года Г. Уэллс, как известно, посетил Советский Союз и даже был принят (6 октября) Лениным, что указывает на то, какое значение советский режим придавал этому визиту и какие надежды на него возлагал. Значение это не ускользнуло от Бунина, а надежды Уэллс, как считает Бунин, вполне оправдал. После того как Уэллс опубликовал три очерка о Советском Союзе, Бунин, не дожидаясь четвертого («Что будет Уэллс писать дальше, я не знаю, да и не интересуюсь, ибо справедлива английская пословица, что для того, чтобы узнать, испортился окорок или нет, вовсе не надо съедать его весь. Но то, что я уже узнал, то, что я уже услыхал от английского писателя, возмутило меня, писателя русского, до глубины души»), выступает со статьей «Несколько слов английскому писателю» в газете «Общее дело» (24–25 ноября 1920).

При чтении этой статьи возникает ощущение, что читаешь какую-то сегодняшнюю газету, кого-то из новых, «третьих» эмигрантов, полемизирующих с западными левыми, до того всё это знакомо и актуально. Видимо, до тех пор, пока будут существовать советский режим и западная «прогрессивная общественность», ситуация эта будет неизменно повторяться и при четвертой и при пятой русских эмиграциях.

Сначала Бунин пересказывает коротко содержание статей Уэллса: «Я провел в России 15 дней, – пишет Уэллс, – был в Петербурге, живя у своего приятеля Горького», «всюду свободно разгуливал, видел почти всё, что хотел», «русская действительность необыкновенна, жестока и ужасна», «великая держава погибла, благодаря шестилетней войне, своей внутренней гнилости и империализму», «среди всеобщей дезорганизации власть взяло правительство, ныне единственно возможное в России», «ценой многих расстрелов, оно подавило грабежи и разбои, установило своего рода порядок», «из всех несметных магазинов осталось полдюжины лавок, среди них посудная и цветочная», «редкие прохожие в лохмотьях, всегда торопятся, всегда с какими-то узлами, точно убегают куда-то», «почти все имеют хворый вид, веселый, жизнерадостный человек – редкость», «советская статистика, очень откровенная и правдивая, говорит, что смертность среди остатков голодающего и страшно подавленного петербургского населения увеличилась почти вчетверо», «крестьяне не против советской власти, они лишь истребляют (выделено Буниным. – Ю. М.) иногда реквизиционные отряды», «железные дороги почти не действуют, но, если бы и действовали, всё равно был бы голод, Врангель захватил продовольствие на юге», «во всех бедствиях виноваты не большевики, они не разрушали России ни силой, ни коварством, нездоровый строй сам себя разрушил. Не коммунизм, а капитализм выстроил эти огромные невозможные города», «уцелели одни театры: в Петербурге каждый день 40 спектаклей», «я видел несчастные, озабоченные фигуры Ольденбурга, Карпинского, Павлова. Наша блокада отрезала их от культурного мира. Они никак не ожидали, что увидят свободного, независимого человека, который так легко приехал из Лондона и которому возможно вернуться в потерянный для них цивилизованный мир. Точно неожиданный луч света в темнице». «Власть их, конечно, странна, уже хотя бы по одному тому, что в России коммунистов не наберется и одного процента», «чрезвычайки подавили всю оппозицию, в них работают люди узкие, фанатики, но честные».

Далее Бунин замечает, что статьи Уэллса всё же несут в себе некий пропагандистский эффект: «Слушайте, слушайте, христиане, люди XX века и цивилизованного мира, что говорится о России не одними нами, которых подозревают в пристрастии, но и знаменитыми англичанами!»

Это полезно, конечно, иностранцам, мне же, замечает Бунин, «которому слишком не новы многие открытия Уэллса на счет ужасов в России, было все-таки больно и страшно читать его: мне было стыдно за наивности этого туриста <…>, стыдно за бессердечную элегичность его тона по отношению к великим страдальцам, к узникам той людоедской темницы, куда он, мудрый и всезнающий Уэллс, вошел (это снисходительное превосходство западного человека перед советскими варварами так хорошо знакомо и нам сейчас, как и этот «элегичный», сегодня говорят «объективный», тон в отношении к нашим страданиям. – Ю. М.), вошел, «как неожиданный луч света», куда «так легко», так непонятно легко для этих узников прогулялся он, «свободный, независимый» гражданин мира, не идеального, конечно, но ведь все-таки человеческого, а не скотского, не звериного, не большевистского, – стыдно, что знаменитый писатель оказался в своих суждениях не выше любого советского листка…».

«Я, – продолжает Бунин, – не 15 дней, а десятки лет наблюдавший Россию и написавший о ней много печального, все-таки от всей души протестую против приговоров о ней гг. Уэллсов». Бунин догадывается, что поездку свою Уэллс совершил «с целью патриотической»: подтвердить «правильность» английской политики, «говорящей, что Россия всё равно погибла и что для ее же блага нужно вступить в сношения с правительством, "увы, единственно достойным ее"».

Но на чистой иронии Бунину не удается удержаться, она у него сразу же перебивается негодованием: «Помилуйте, чего только не врали ему о Совдепии, а вот он поехал – и ничего себе, свободно разгуливал, за пятнадцать дней увидел в стране, занимающей часть земного шара, почти всё <…>, видел всемирно известного палача, который вовсе не кусается, а только "подавляет оппозицию" путем чрезвычайки».

Негодование усиливается, когда Бунин переходит к возражениям. Он возражает против утверждений Уэллса о том, что большевики не виновны, а виновен во всем империализм и самораз-валившийся капитализм: «Но нет, г. Уэллс, дело было все-таки не совсем так: Ленины целую неделю громили Москву из пушек руками русских Каинов, Ленины бешено клялись, захватывая власть: "наша победа уже не даст подлой буржуазии сорвать Учредительное Собрание, навсегда обеспечит вам мир, хлеб, свободу!" – и это Ленины штыками разогнали это самое Собрание, это они вместо мира стали тотчас же после захвата власти "ковать" красную армию "на бой со всем буржуазным миром до победного конца", это Ленины задушили в России малейшее свободное дыхание <…>, они превратили лужи крови в моря крови, а богатейшую в мире страну народа пусть темного, зыбкого, но всё же великого, давшего на всех поприщах истинных гениев не меньше Англии, сделали голым погостом, юдолью смерти, слез, зубовного скрежета, это они затопили весь этот погост тысячами "подавляющих оппозицию" чрезвычаек, гаже, кровавее которых мир еще не знал институтов, это они <…> целых три года дробят черепа русской интеллигенции, они заточили в ногайский плен великих Павловых, это от них бежали все имевшие возможность бежать – ум, совесть, честь России…».

«"В Петербурге каждый вечер сорок спектаклей". Да, совершенно верно, – восклицает Бунин, – и расстрелов каждый вечер 40, 50, 100». И как это