него взгляд.

– Вы ничего мне не должны. – Серьезно отвечает он и бросает взгляд на наручные часы. – Разве что обещание.

– Какое? – Сощуриваюсь.

Юрист впивается в меня острым, проницательным взглядом:

– Сделайте выводы, юноша, и подумайте, как жить дальше. Совершенно очевидно, что вы – мастер влипать в подобного рода неприятности, и если продолжите в том же духе, то в следующий раз профилактической отсидкой в камере предварительного заключения не обойдется.

– Я рос без отца, так что не привык к тому, что кто-то читает мне нотации. – С ухмылкой затыкаю его. – Но я вас понял.

– В следующий раз залетишь по уголовке. – Сменив тон с отеческого на непримиримо жесткий, говорит мужчина. – И это не нотации, это дружеский совет. От того, кто тоже рос без отца и понимает, какой отпечаток это накладывает на психику подростка.

Я сглатываю.

– Понял я. Понял.

– Жизнь – не хоккей, тут нельзя распускать руки всякий раз, когда хочется. Ясно? – Он умудряется смотреть на меня сверху вниз, хоть ниже почти на голову. – Сначала думай, потом делай.

– Угу. – Киваю я. – Так это… она вас попросила? Ну, решить вопрос. Мариана?

– Ты даже мизинца ее не достоин. – Качнув головой, произносит юрист. – И если хочешь знать мое мнение…

– Нет, спасибо. – Отказываюсь я. – Уже догадываюсь. И в чем-то даже разделяю ваше мнение, которое вы можете не озвучивать потому, что мне вряд ли приятно будет его услышать. Так…

– Спроси у нее сам. – Кивает он в сторону.

И я оборачиваюсь.

Мариана стоит на другой стороне дороги. В своем тонком пальтишке, с развевающимися на ветру волосами, она притопывает от холода. Сильно замерзла – понимаю я по ее покрасневшим щекам и ушам. Наши взгляды встречаются, и внутри меня вспыхивает. Огонь. Пламя любви к ней и ненависти к себе – за все, что я наделал. За то, каким был с ней.

– Спасибо. – Бросаю я через плечо юристу и перебегаю дорогу.

Улыбаюсь, как дурак. Сердце бьется бешено.

Она смотрит на меня во все глаза. Говорит что-то. А я смотрю, как ее алые мягкие губы двигаются, производя какие-то слова. Вся боль – физическая и душевная – отступает на задний план вместе с усталостью от бессонной ночи в темной, холодной камере. Зверь, что завел логово в моем сердце, и с яростью всякий раз вырывался наружу, поджимает хвост и опускает голову, чтобы выказать ей свою преданность.

– Господи, на кого ты похож… – Доносится до меня как через пелену.

Мариана забирает у меня пачку салфеток, достает одну и прикладывает к пространству над моей верхней губой. Аккуратно протирает. Потом берет вторую, водит по носу, по щеке. А я вдыхаю аромат сладостей, исходящий от ее кожи, и чувствую, как подступают слезы. Так глупо.

– Нос вроде не сломан. – Щебечет она. – Хотя, тебя бы не испортило. Твое лицо и так полностью состоит из несовершенств.

– Звучит как плохой комплимент. – Пытаюсь шутить я.

– А еще тебе нужно принять душ. – Подытоживает Мариана. – Воняешь.

И я ловлю ее на опасении смотреть мне в глаза. Она избегает зрительного контакта.

– До меня на этой лавке спали бомжи, так что не удивительно.

– А еще ты замерз. – Мариана выбрасывает салфетки в урну и все-таки встречается со мной взглядом. – Идем домой.

– Да. – Киваю я.

Мое сердце сжимается. Мне хочется обнять ее, хочется взять ее за руку, хочется, чтобы это «домой» имело совсем другой смысл, но я рад уже тому, что после всего, что было между нами, она вообще не отвернулась от меня. Что мы можем хоть как-то общаться друг с другом и идти рядом, словно старые друзья.

– Не подскажешь, что делал в отделении твой юрист? – Первым делом спрашиваю я, когда мы начинаем движение по пешеходной дорожке в сторону дома.

– Попросила его проконтролировать юридическую часть твоего освобождения из КПЗ. – Со смущенной улыбкой отвечает Мариана. – Боялась, что тебя продержат все пятнадцать суток.

– Думала, за это время к моим татуировкам добавятся неприглядные тюремные наколки, и я перестану быть таким сексуальным? – Усмехаюсь я.

Она беззвучно смеется, затем напряженно сцепляет руки перед собой.

– Я пришла тебя встретить, чтобы мы могли поговорить по-человечески по пути домой. И… чтобы нам никто не помешал.

И снова я ощущаю эту тяжесть. Эмилия. Я так часто думаю о Мариане, что забываю о том, что она ждет меня дома, и что у нас… новые обстоятельства.

– Зима все ближе. – Говорит Мариана, кутаясь в пальто.

Ее слова звучат двусмысленно. Будто она имеет в виду разлуку, а не природное явление.

– Тебе холодно?

– Нет. – Отвечаю я.

На мне тонкая толстовка, но я не ощущаю холода. Мне тепло рядом с ней, я взволнован, точно мальчишка. Мне хочется обхватить ее, легко поднять и покружить, но груз вины и понимание того, что такие проявления чувств для меня больше не доступны, не дают сделать этого.

Еще ночью, сидя в камере, я много думал о том, как злюсь на нее за то, что она спала с другим, а теперь – увидев перед собой Мариану, не могу ее ни в чем винить. Она более мудро живет свою жизнь, яснее понимает, чего хочет, и достойна гораздо больше того, что я смог бы ей дать.

Можно ли еще что-то исправить?

Или назад пути уже нет?

– Спасибо. – Говорю я.

– За что? – Она ступает на бордюр.

Идет, покачиваясь на ветру, а я пинаю сухие листья.

– За то, что побеспокоилась обо мне. Никто другой не делал для меня ничего подобного прежде.

– Не за что. – Губы Марианы трогает легкая улыбка.

– Давно я не видел, как ты улыбаешься.

Глупые слова. Ее улыбка тут же меркнет. Это я лишил ее способности улыбаться, и мне хочется вернуть все обратно.

– Я решила сделать это в последний раз. Ради тебя. – Она перепрыгивает через препятствие в виде колодезного люка и продолжает. – Ради твоей карьеры и учебы. Возможно, суровое наказание пошло бы на пользу твоему характеру, но лишило бы тебя мечты получить образование и играть в престижной команде.

Мариану покачивает, и я подхватываю ее за руку. Кожа горит в месте прикосновения, в груди все сжимается, мы вновь неловко пересекаемся взглядами, и она быстро убирает руку. Спускается на дорожку. Теперь мы идем некоторое время, молча, и холодное осеннее солнце смеется над нами, освещая путь, но не давая тепла.

– Я не знаю, как жить дальше. – Вдруг признаюсь я.

Волнение, страх, безысходность – все разом опять наваливаются стеной.

– Я понимаю. – Говорит она, остановившись.

Замираю рядом с ней. Мы стоим, глядя друг