но большую часть жизни провела за пределами Эстонии. Ее отец был дипломатом, так что каждые три-четыре года они переезжали с места на место. Она дольше всех жила в Брюсселе. Кроме эстонского, она знает в совершенстве русский, английский и французский. Хуже всего немецкий. В Таллине изучала реставрацию памятников. В течение полугода по стипендии Erasmus она была студенткой университета в Торуни, где очень многому научилась. Возможно, самому главному в профессии.

Для работы на проекте «Президиум» Аннику отобрал Алекс. Фирма Карины и Алекса реставрировала Старый город в Таллине. Однажды они позвонили ей. У нее было очень хорошее резюме, в котором, в частности, отмечалось ее знание языков. Когда подходил к концу проект в Таллине, Карина рассказала ей о Мюнхене. Та сразу же согласилась.

Тогда в Таллине ей очень нужна была эта работа, и дело было не только в деньгах. Скорее, для того, чтобы постоянно иметь перед своими глазами задачи, цели, обязанности, сроки, план дня. Она тогда выкарабкивалась из депрессии после возвращения из Сан-Франциско. Там работал ее отец. Однажды нашла в сети информацию, что ищут модераторов контента на Фейсбуке. Тогда прокатилась большая волна против Фейсбука, Ютуба и других за наличие контента с порнографией, расизмом, насилием, терроризмом, ненавистью. Чашу терпения переполнил скандал с «манипуляцией президентской кампанией Трампа российскими троллями». Тогда для контроля над контентом наняли легионы работников.

Она пошла на эту работу отчасти от скуки, отчасти из любопытства, но, прежде всего, для того, чтобы подальше убежать из дома, где каждый день шла война между ее родителями, начавшаяся сразу после того, как мать узнала, кстати, из Фейсбука, что у отца роман с девушкой, которую наняли для уборки в их доме в Саусалито. Девушка на год моложе Анники.

Для работы с контентом Фейсбука ее наняло не предприятие Цукерберга, а аутсорсинговая компания «СкводРан». С дюжиной таких же, как она, ей приходилось сидеть в тесном боксе небольшого офиса. Подписывая контракт, она не обратила внимания на предостережение, что добровольно соглашается на связанные с такой работой риски.

– Уже после первых двух дней я поняла, о чем шла речь в той оговорке, – рассказала Анника. – Каждый день я просматривала до восьми тысяч записей. В течение первой недели передо мной прошли фотографии с зоофилией, ролик с антисемитским выступлением, демонстрирующий отрезание циркулярной пилой головы молодому еврею, видео, на котором голос взрослого мужчины за кадром заставляет заниматься сексом мальчика и девочку, фотографии, на которых люди зверски убивают собак, давя их головы колесами своих автомобилей, отчет о судьбе кошки, засунутой в микроволновку. После первой недели я ушла. Ночью мне снились кошмары, я просыпалась с плачем, слышала голоса, боялась, что это начало шизофрении. Худшая работа в мире – это отслеживание контента, чтобы людей на Фейсбуке не затопил тот океан зла, который выплеснулся на меня всего за одну неделю работы там. Но не за всем можно углядеть. Это просто физически невозможно. Всего за сутки на Ютуб появятся видео, на полный просмотр которых нужно будет потратить шестьдесят пять лет.

Она быстро допила вино и продолжила:

– Так медленно, но верно я впадала в депрессию. Вначале не могла есть, а потом не хотела, родители были заняты своими битвами и ничего не заметили. У меня испортились отношения с парнем, который, надо отдать ему должное, и так долго продержался со мной, вечно грустной истеричкой, не позволявшей прикоснуться к себе. Когда родители развелись, я вернулась с матерью в Таллин. Начала принимать таблетки. Потом попала в клинику из-за анорексии. Лечилась, но на самом деле мне помогла работа. В некотором смысле, именно Карина и Алекс вытащили меня из той черной дыры… Ладно, сеанс саморазоблачения закончен, пошли отсюда. А то вон бармен стоит за стойкой с закрытыми глазами. У меня такое чувство, что он спит стоя.

После возвращения из винного погребка Надя думала о его величестве случае, который может резко изменить судьбу человека. Рассказанное Анникой совершенно не совпадало с тем, как ее воспринимала Надя. Впрочем, это вполне соотносилось с противоречивостью всего ее образа. С одной стороны, Анника была молчаливой, скрытной. Но с другой стороны, мало кто так часто улыбался, как она, излучавшая какой-то свой особый молчаливый оптимизм. Действительно, неразговорчивая, но зато какой слушатель! Если что-то у кого-то не шло, кому-то делалось грустно, всегда можно было «исповедоваться» у Анники. Но вот чтобы Анника сама шла к кому-то на исповедь… Наде было о чем подумать: почему именно сегодня Анника решила рассказать свою историю и почему именно ей.

В среду утром ее разбудила ужасная боль в животе. Месячные у нее всегда были болезненными. Хуже всего было в первый день. Как только она сошлась с Якубом, села «на таблетки». Она думала, что, поскольку менструации во время приема противозачаточных не особо «настоящие», то и боли будут тоже не настоящие. В ее случае это не сработало. Боль очень даже реально разрывала нижнюю часть живота. Не нашла ибупрофена ни в сумке, ни в чемодане. Видимо, в последний раз она использовала весь остаток своего запаса. Позвонила на ресепшен. У них тоже не оказалось. Проклятье, ибупрофен должен быть таким же обязательным в каждой аптечке отеля, как бинт или йод.

Когда у нее был первый, самый болезненный день с Якубом, он хотел знать, каково это. Что конкретно болит. Она сказала, что он никогда не поймет этого, и сравнение ее боли с болью при родах тоже ничего ему не объяснит. С того дня Якуб всегда носил с собой ибупрофен, и это было для нее жестом его нежной заботы.

Внизу у стойки регистрации она встретила Карину. Та обняла ее и сказала:

– Я не могу помочь тебе, Надин. Раньше у меня всегда было что-то в сумочке, но потом, после менопаузы, отпала надобность в этих средствах. Единственный, пожалуй, плюс моего возраста. Странно, что у них ничего нет на ресепшене. Выпей пока чаю, а я сбегаю в аптеку, – предложила она.

– Спасибо, Кари, но я сама схожу. Свежий воздух – как раз то, что мне надо сейчас.

Отработала до обеда. Боль не прекращалась. Позвонила Карине, сказала, что спускается с лесов, и до завтра ни для кого не существует. Потом вернулась в отель, приняла еще одну таблетку и легла спать.

Сколько она проспала, не знает, но проснулась, когда было еще светло, от громкого разговора и смеха, доносившегося через широко открытое окно в ее комнате. Она узнала голос Алекса: кто еще мог говорить по-немецки с таким швейцарским акцентом. Она