У подножия лестницы на коврике стоит человек. Неприметен, честный взгляд, во внешности и выражении лица нет ровным счетом ничего угрожающего, однако впечатление, которое он всем своим видом производит на вашего будущего знакомца, совершенно поразительно. Элегантно одетый маленький господин в белых перчатках внезапно, словно пытаясь удержаться на ногах после выпущенной в него пули, поднимается на носки, щеки его покрываются мертвенной бледностью, а губы, которые складываются в слово «coquin!»[324], предательски дрожат. Он сознает, что повернуть обратно (он с удовольствием бы повернул, если б мог) уже поздно, ибо стоящий у подножия лестницы не спускает с него глаз. Ему ничего не остается, как заговорить первым, что он и делает, – правда, шепотом. Он отводит неприметного человека в сторону, и вы слышите, как тот требует от мсье, чтобы он посадил всю свою «школу» на семичасовой поезд и отправился восвояси.

Вы воображаете, что мсье – это, скорее всего, какой-нибудь несчастный школьный учитель, угодивший, на свою беду, в руки к бейлифу. Гостиницу они покидают вместе – очень возможно, направляясь в место предварительного заключения. Вам так жаль вашего нового знакомого, что подмывает броситься за ними следом и предложить за мсье залог. Вы, однако, очень голодны, к тому же как раз в эту минуту официант объявляет, что ужин подан.

В кабинете напротив лестницы стол накрыт на четверых, однако собутыльников за ним лишь трое. Люди эти, судя по всему, уравновешенные – нет, явно не джентльмены, но вести себя умеют.

– Что с мсье? – интересуется один из них, однако ответа на этот вопрос не знает никто.

– Подождем его еще?

– Нет, хватит. Официант, подавайте!

По тому, как они держатся, видно, что «Рубак» слишком для них фешенебелен. К столовому серебру они не привычны. Серебряные вилки кажутся им столь тяжелыми, что один из сидящих за столом, словно невзначай, взвешивает вилку на ладони, в то время как внимание его соседа занято гравировкой перечницы и солонки. При этом разговор между ними не прерывается ни на минуту. Когда вносят рыбу, третий сидящий за столом бросает безразличный взгляд на крышку блюда и, когда официант выходит из кабинета за соусом, стучит по ней ногтем и, обращаясь к сидящему напротив, осведомляется:

– Серебро?

Тот отрицательно качает головой и дает понять, что крышка всего-навсего металлическая. Официант приносит холодный пунш, и друзья принимаются за еду. Пьют они немного, но смешивают напитки, нисколько не задумываясь о последствиях. Холодный пунш они запивают шерри, шерри – шампанским, в промежутке же пропускают стаканчик портвейна и бутылочного портера. С каждой минутой они становятся все веселее, чтобы не сказать – навеселе, однако пьяными назвать их никак нельзя. Ценитель серебряных крышек рассказал друзьям отличный анекдот, и собутыльники покатываются со смеху. И тут в кабинете появляется все тот же призрак. Когда он, уперев костяшки пальцев в край стола, обводит строгим взглядом собравшихся, громкий смех, словно по волшебству, смолкает. Перемена, произошедшая в придворных спящей красавицы, которые в мгновение ока засыпают на своих местах, – ничто в сравнении с переменой, произошедшей за накрытым столом в «Рубаке». Сейчас вы, как никогда, понимаете смысл выражения «лишиться дара речи». Таинственный незнакомец меж тем интересуется, располагают ли сидящие за ужином наличными деньгами.

– Наличности сколько угодно, – следует ответ.

– За гостиницу, надо полагать, заплачено? – продолжает задавать вопросы все тот же неумолимый голос; он, как выясняется, принадлежит тому самому неприметному человеку, который давеча так нелюбезно обошелся с французом.

– До последнего пенни.

– Точно? – допытывается вопрошающий.

– Честное слово…

– Тихо! – перебивает его нарушитель спокойствия и предостерегающе поднимает руку. – Сегодня что-нибудь вытворили?

– Ничего. Ровным счетом ничего.

Затем он произносит вполголоса еще что-то, и до вас вновь доносятся слова «школа» и «семичасовой поезд». Сидящие за столом не в том возрасте, чтобы быть учениками француза; скорее, они – его подручные. И все-таки маловероятно, чтобы всем им было предъявлено одно и то же обвинение одним и тем же полицейским чином!

Тут со счетом в руке появляется встревоженный хозяин гостиницы, за ним следует старший официант – он убирает со стола и при этом внимательно считает вилки. Троица платит по счету и, крадучись, покидает ресторан; таинственный человек неотступно следует за ними. В этот момент они похожи на овец, которых гонят на бойню.

Вы сопровождаете троицу на вокзал и на перроне обнаруживаете француза, тот горько жалуется, что «его продали не за что». Присоединившаяся к нему троица подтверждает его слова тяжкими вздохами и недовольным бормотанием. Несмотря на несомненное могущество преследующего их таинственного незнакомца, ваше любопытство вынуждает вас к нему обратиться. Вы отходите с ним в сторону, и он раскрывает вам свои карты.

– Дело в том, – говорит он, – что я сержант Уитчем из сыскной полиции.

– А эти четверо?

– Члены воровской школы «модников».

– «Школы»?!

– Шайки. Бывают самые разные шайки, то бишь группы людей, которые «работают» вместе, играют друг другу на руку. Эти джентльмены и по предприимчивости, и по мастерству котируются весьма высоко, и, останься они здесь, урожай бы они собрали очень неплохой. Француз – их главарь.

– А почему они с такой покорностью выполняли ваши распоряжения?

– Потому что понимают: если бы я их задержал (а я мог это сделать, ибо знаю, что они собой представляют) и отвел к мировому судье, их бы упекли за решетку как мошенников и бродяг на месяц по меньшей мере.

– Стало быть, они предпочитают лишиться наживы, готовы отказать себе в туалетах и званом обеде – лишь бы не угодить в тюрьму?

– Именно так.

Раздается звонок, и все пятеро в одном и том же вагоне отбывают в Лондон.

Эта история и в самом деле имела место; другая, с ней сходная, произошла во время визита королевы в Дублин. Одного появления офицера сыскной полиции перед королевским поездом, в котором «модники» уже было разместились, было достаточно, чтобы «школа» изменила свои планы. Они сочли за лучшее вернуться в Англию тем же пароходом, что и детектив, а не оставаться в Ирландии, где бы их почти наверняка посадили на четырнадцать или на двадцать восемь дней как мошенников и бродяг.

Детективы, о которых идет речь, так хорошо знают своих «подопечных», что нередко могут по выражению лица, по тому, как «модники» себя ведут, догадаться, что они замышляют. Сведения, которые сыщики собирают об этих людях, именуются в полиции «материалом». Некоторое время назад два опытных детектива, досконально изучивших всех «модников» до одного, шли по Стренду по своим делам и увидели, как два «представителя» сей славной «школы»,