Летчики с недоумением глядят на комиссара.

— Вы видели наш бой, с земли наблюдали? — спрашивает один.

— Это за сотню-то километров? Глаза мои так далеко не берут! — усмехается комиссар и добавляет. — Сам испытал, меня вот так же раз обвели вокруг пальца!

В расстегнутом вороте его гимнастерки виднеется белая повязка. Молодые летчики глядят на комиссара, на перевязанное плечо. Они ближе подсаживаются к комиссару. Не спеша он рассказывает им о своих боях.

Он говорит о священных для нашего летчика-истребителя законах: в небе не ждать, а искать и уничтожать врага, не отрываться от своих, охранять хвост товарища и в беде бросаться на выручку к товарищу.

Комиссару приходится рассказывать о летчиках — товарищах, о себе. Он рассказывает, что в их жизни было время, когда не было боевого опыта, не хватало порой нужной организованности, и враг пользовался этим.

Искусству боя, умению побеждать врага малой кровью учились у летчиков с боевым опытом, у героев. В бою они были впереди. Они учили каждого. В воздушных схватках многих они спасали от вражеских пуль, от смерти.

Между опытнейшими летчиками Советской страны и молодыми родилась, окрепла, стала нерушимой боевая дружба. Комиссар Калачев многому научился у героев, особенно у Григория Кравченко, командира полка.

Первый бой вспоминается комиссару, как что-то необъятное и маловразумительное. Но уже во втором бою комиссар Калачев, увидев, что японский самолет заходит в хвост товарища, кинулся на врага. Поймав в прицел противника, он нажал гашетку общего спуска, увидел огонь своих пулеметов и рухнувшего вниз врага.

На земле у комиссара были важные дела, он сознавал свою ответственность и работал охотно и легко, а в душе жило, пламенело неистребимое желание снова вздыматься вверх, в воздух, искать и разить врага…

Вот и сейчас, беседуя с молодыми летчиками, делясь боевым опытом, разбирая их ошибки, комиссар Калачев вновь переживает все это остро и сильно, а в словах его звучит огромная сила убеждения, страсть большевистского сердца.

Комиссар удовлетворен, он знает, что его слова не пропали даром.

Вечерами, когда уже кончилось летное время, когда на степи падают синие сумерки, возле комиссара Калачева всегда людно и шумно.

Приезжают политработники, секретари партбюро. Приезжают и приходят товарищи — летчики, техники, оружейники, мотористы.

Каждый знает, что комиссар решит любой вопрос. Каждый знает, что у комиссара Калачева он найдет и привет и тепло большевистской дружбы.

Он умеет и любит слушать товарищей. Это очень важно: выслушать отзывчиво и заботливо товарища, у которого накипело, которому надо высказаться, разрядиться.

Бывают тяжелые минуты: весть о потере, весть о несчастье дома. И с этим летчики идут к комиссару. А у него в Ленинграде старая мать, любимая трепетно и нежно. Ему уже двадцать девять лет, он холост. Он любит в короткие, мимолетные мгновения досуга послушать песню.

Однажды, — еще не зажила у Калачева рана, — врагу удалось близко подойти к аэродрому. Коварно пробравшись с тыла, японские самолеты напали на наши площадки. Когда ударили тревогу, комиссар Калачев кинулся к боевой машине. Механик умоляюще показал на плечо. Комиссар остановил его строгим жестом руки. Он осторожно забрался в кабину самолета и ринулся в бой. Это был страшный бой для врага. Не помогли ему ни коварство, ни внезапность нападения, ни преимущество в высоте.

Летчики вспоминали:

— Мы видели комиссара в бою. Как он дерется, как дерется! На наших глазах сбил вражеский самолет, зажег и проводил до самой земли, пока дым столбом не ударил.

Комиссар Калачев провел свыше двадцати воздушных боев, он сбил восемь вражеских самолетов. У него бессчетное количество боевых друзей и слава Героя Советского Союза.

Старший лейтенант А. МОРКОВКИН

НЕМЕРКНУЩЕЕ ПЛАМЯ

Михаила Ююкина я запомнил навсегда. Этот удивительный человек был прекрасным летчиком и отличным комиссаром.

Приехал он к нам в часть прямо со скамьи Военно-политической академии. Там заканчивал он свое военное и политическое образование, но пожелал участвовать в битвах, которые вела его страна с наглыми захватчиками.

Замечательный практик военного дела, он, бывший парнишка из деревни Милушкинской, сочетал свой военный опыт с непоколебимой и глубокой идейностью. Таким узнали Михаила Ююкина и мы, его товарищи по бомбардировочной эскадрилье далекой пограничной части. С первого же дня мы определили, что наш молодой комиссар — образованный, знающий, культурный человек, и, несмотря на это, несмотря на общее к нему глубокое уважение, в частных беседах то один, то другой из нас любовно называл его просто «наш Миша».

Был этот голубоглазый, приветливый, веселый товарищ действительно «наш», — и прошлое его было схоже с нашим, и товарищеская простота и забота в обращении, и то, что жизнь нашей эскадрильи была и его личной, самой кровной его жизнью. И все-таки я, как и все товарищи нашей части, прекрасно понимал, что самое главное в нашем комиссаре — это глубочайшая преданность тому делу, за которое он так героически боролся, преданность великому делу коммунизма. Приведу хотя бы те строчки из его дневника, которые набросал он накануне отъезда сюда, к нам. Ознакомиться с ними удалось мне случайно…

«Только в борьбе, в действии проверяет себя коммунист до конца. Вот почему я радуюсь, что и меня ждет такая же проверка. Сейчас ночь. По радио с Красной площади передали бой кремлевских часов, а перед этим было слышно, как шумела великая площадь. Буду я слышать эти родные звуки и там, в далеких степях…

Это живет, это трудится родная моя столица… Рыцарские клятвы, конечно, ни к чему, но в одиночестве сейчас размечтался — и захотелось кому-то на прощанье сказать только одно: товарищ Ююкин перед лицом родной страны выполнит свой долг.

Выполнит так, как подобает его выполнить комиссару, коммунисту, сталинскому летчику…»

И Михаил Ююкин сдержал свое слово.

* * *

В полуденный зной, когда над серебристыми монгольскими степями так и дрожит раскаленный воздух, по приказу нашего командира тов. Бурмистрова мы дружно поднялись в воздух. Впереди шел самолет командира, немного позади наш бомбардировщик под управлением комиссара Михаила Анисимовича Ююкина.

Михаил Анисимович шел в ведущем звене первой девятки колонны. Он вел машину без качки, без выскакиваний, без отставаний, плавно и легко, «точно в молоке», по распространенному у нас выражению.

В бомбардировщике вместе с ведущим машину комиссаром находилась его команда: я — штурман старший лейтенант Морковкин и радист тов. Разбойников…

Должен сказать, что небольшую команду нашего самолета связывали не только служебные отношения,