Она посмотрела на меня и фразу не закончила.

У меня оставалось еще много дел на Балхаше, и вся история с Элей как-то отодвинулась.

Но я долго берег этот случай про запас: женщина пишет за мужа, пишет все то, что он, по ее мнению, обязан думать и чувствовать. Давала она ему читать? И какие он высказывал критические замечания? Но все равно. Одно то, что она писала, говорит: не так уж она была проста и понятна, как мне представлялось.

Я вспоминал некоторые места записок, их приподнятость и трогательные описания, какая Эля прекрасная, а главное, верная жена и мать, и хозяйка, и удивлялся, как это мне не приходило в голову, кто автор записок.

Сюжет давал отличные возможности для самых неожиданных построений и поворотов. И все же я решил в конце концов — не тянуться за луной в небе, а просто следовать за ходом событий.

1970

ПРОШЛОГОДНИЙ СНЕГ

Болел Юрий Константинович недолго.

Безвременная, говорилось в газетном некрологе, смерть. Безвременная. А бывает — ко времени? Смерть обрушилась на Валентину Григорьевну, будто камнепад, что они еще до войны — вдвоем — пережили на маршруте и спаслись чудом. А спасшись, недоумевали — и Юра, и она: неужели в узком ущелье с неверными, обрывистыми стенами так просто и внезапно кончилась бы их жизнь? Жизнь, которую только предстояло прожить. Экспедиция, где они познакомились и поженились, в горах Копетдага искала воду… А в ту февральскую неделю с метанием от надежды к отчаянию и снова к надежде — за дело взялся Полубояринов, из молодых, но лучший реаниматолог, и потом к оглушительной пустоте — в эту неделю не до того было, чтобы приучаться к мысли, если к такой мысли можно вообще приучиться заранее, что она именно теперь, а не когда-то в неизвестном будущем, далеком, конечно, останется одна. На похороны из Целинограда прилетела дочь с мужем, тоже Валя. Отец выбирал: «Пусть, Валюша, твое имя отныне и навсегда будет связано с молодостью». Ей было в ту пору двадцать пять, и она притворялась: «А я для тебя старая?» И угрожала: «Очень хорошо, что ты сказал. Мне придется принимать свои меры».

Валя — та простить себе не могла. Надо же немедленно было! Немедленно, как только мать позвонила, что отец — в больнице. Но ведь положение по ее словам не казалось угрожающим. И они договорились — Валя прилетит, когда отец выпишется. Тем более Глебу надо в Алма-Ату — заканчивать документальный фильм, который он снимал у себя на областной телестудии. Тогда бы… тогда бы… А что — тогда бы? Успела бы попрощаться. Он несколько раз спрашивал о ней, уже в последние свои часы. Гидрогеолог, — он, особенно в годы ее детства, подолгу бывал в поле. Желанными и памятными остались его приезды и то неизменное оживление, которое он вносил всюду, где бы ни появлялся.

В первые дни Валя утаивала от Валентины Григорьевны телеграммы. Они неотвратимо продолжали приходить, адресованные семье Нестерова Ю. К. Телеграммы из Москвы и Ленинграда, но особенно много из Ашхабада и Душанбе, из Ташкента, Чимкента, Караганды, Кзыл-Орды, Гурьева. От геологов и гидрогеологов, ученых, строителей, нефтяников, агрономов, химиков… Он всю жизнь был связан со Средней Азией, а последние двадцать лет прожил в Казахстане.

Но одно письмо, на имя Юрия Константиновича и обращенное к нему, к живому, пришлось показать. Их давнишняя приятельница, тоже гидрогеолог мировой известности, просила прислать ей в Москву, срочно, работы по обводнению территорий в зоне канала Иртыш — Караганда и все то, что у него сохранилось со времен, когда он был в Туркмении, на строительстве самой первой очереди Каракумского канала, от Амударьи до Мургаба. Нужно, очень. Для второго издания многотомной «Гидрогеологии». И заранее благодарна. Привет Валентине Григорьевне. Пусть тряхнет стариной и поможет ему, если он занят. Неужели же она — не знала?! А-а… Пишет, только что вернулась с Байкала. Три месяца была напрочь оторвана, слава богу, от всякой цивилизации. И даже современных дикарей повидала — они не могут взять в толк, почему это столько хлопот с каким-то озером.

С письмом в руках Валентина Григорьевна без слез — слез уже не было — продолжала сидеть в кресле у журнального столика в большой комнате.

— Вот… Кто-то помнит, а кто-то… Сколько… Сколько он сделал для Средней Азии! А никто почти не откликнулся. Будто и не было человека. Не было никакого Нестерова…

— Был, мама. Помнят, откликнулись, — сказала Валя и принесла пачку листков с наклеенными машинописными полосками.

Они жили в эти дни вдвоем. Глеб улетел после похорон домой — предстояли досъемки, и надо было забрать весь отснятый материал. На этот его фильм — еще при жизни Юрия Константиновича — возлагались самые радужные надежды: если получится, легче будет добиваться, чтобы Глеба перевели в Алма-Ату. Теперь же переезд не связывался с творческим успехом или неуспехом — Валентину Григорьевну нельзя было предоставлять ее одиночеству, и Валя взяла отпуск за свой счет в редакции областного радио, куда ее направили сразу после журфака, семь лет назад. Каждый вечер она звонила Глебу — скоро ли он и как он там, хоть и с помощью друзей, управляется с малышом, трехлетним Николкой. Николка брал трубку и спрашивал, когда мама придет, он думал, что она звонит, как обычно, с работы.

Мать тревожила Валю своей отрешенностью. На все попытки завести разговор Валентина Григорьевна отвечала односложно и снова замыкалась в себе. От нее пахло корвалолом, но что корвалол?..

— Так ты отправишь ей папины рукописи? — спросила Валя. — Ты знаешь, где они?

— Знаю, — отозвалась Валентина Григорьевна.

Не было сил — напоминать сейчас, что пусть в свое время ей и пришлось расстаться с гидрогеологией, но она всегда была в курсе его дел и помогала…

Валя собиралась уходить — на радио, договариваться насчет будущей работы. Туда звонил Александров, звонил Сегизбаев, — просили помочь с устройством семье Нестерова. Его дочь молодая, но, говорят, опытный редактор. Так что принять ее — не будет просто благотворительностью.

— Может быть, ты приляжешь?

— Нет.

— Приляг…

— Я подберу материалы. Надо же отдать их перепечатать.

Валя еще помедлила, стараясь определить, можно ли оставить мать одну. Кажется, можно… Она займется отцовскими статьями. Это если и не успокоит ее, то отвлечет.

А Валентина Григорьевна даже рада бывала, что Вале надо куда-то по делам — вот, как сейчас, на радио, или в магазин, или куда-нибудь еще. В эти короткие часы ей никто не мешал разговаривать с ним,