и тонкое, но в то же время достаточно мощное, чтобы привести в движение мое тело. Это выталкивает меня из купола и опрокидывает на колени.

Мои дыхательные пути в огне. Ресницы горят. Кровь закипает. Я делаю вдох за вдохом, отчаянно пытаясь избавиться от вкуса сажи.

Focá[63]. Взмахи крыльев Морргота столь же неистовы, как и иностранное слово, которое он продолжает повторять. Focá.

Мое горло наполняется чем-то похожим на жидкий огонь. Он струится из моих ноздрей и вылетает изо рта, и я клянусь, на вкус он как горячие угли.

Я приподнимаю веки. Слезы размывают мох, который, кажется, почернел.

Я снова кашляю, и дым вьется у меня изо рта.

О боги, мои легкие буквально горят.

Как это возможно?

Дым фейри. Сьюэлл, должно быть, нажал на скрытый спусковой крючок.

Котел, моя семья коварна.

Мои локти и бедра дрожат. Я захлопываю веки, пытаясь унять раздражение.

Когда они снова открываются, небо проносится у меня над головой – туманная вышивка из звезд, посеребренных листьев и чернильных перьев.

Дыши, Behach Éan. Дыши. Крылья Морргота касаются моей ключицы, моих щек, прохладные, как шелк, мягкие, как лепестки розы. Дыши.

Прежде чем я умру, я хочу знать, что значит Бейокин.

Ты не умрешь.

Сьюэлл умер.

Сьюэлл был человеком, а ты – нет.

Звезды кружатся, их блеск тускнеет, прежде чем стать ярче. Постепенно мои легкие и горло перестают сводить спазмы. Мои ноздри и глаза перестают кипеть. Хотя у меня во рту привкус пепла, в горле больше нет ощущения, словно его стенки скребут раскаленной ложкой.

Морргот нависает надо мной, его бархатистые перья касаются моих ключиц, шеи, плеч, щек. Возможно, он успокаивает меня только ради себя, но тем не менее приятно, что я лежу тут не в одиночестве.

Мой разум проясняется, и я думаю, что спрайты и охранники, должно быть, приближаются.

Никто из них не приближается.

Я хмурюсь.

Ты всех убил?

Нет.

Я прижимаю ладони ко мху, ловя ровный пульс земли. Ба-бум. Ба-бум. Ба-бум. Если это не биение моего сердца, значит, кто-то идет.

Пронзительное ржание эхом разносится вокруг меня.

Фурия.

Я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на своего прекрасного коня, но лошадь, гарцующая вокруг меня, не черная, а белая. И кто-то сидит в седле. Кто-то с волосами до пояса и в белой рубашке.

Всадник спрыгивает с лошади и приземляется рядом со мной на корточки. Я вижу его черные кожаные ботинки.

– Я верю тебе, и нам нужно поговорить, Фэл.

Глава 65

От того, как Данте смотрит, у меня волосы встают дыбом на затылке.

– Рассказывай.

Я заставляю себя сесть, едкий привкус во рту сменяется металлическим. Он не знает, что ты задумала, говорю я себе.

– Мне нечего тебе сказать, Данте Реджио, – хриплю я.

Его взгляд скользит к серому дыму, поднимающемуся от обсидианового купола, затем возвращается ко мне, мускул подрагивает над позолоченным воротником его расстегнутого белого мундира. Того самого, который он мне одолжил и который я предложила сжечь. Очевидно, для очистки ткани не требовалось никакого пламени.

Я отодвигаюсь от Данте и продолжаю стоять со всей грацией, на какую только способна.

– Не после того, как ты оттолкнул меня и ушел со своей принцессой.

– Если бы я ушел с ней, меня бы здесь с тобой не было. – Данте поднимается с корточек, оглядывая меня со лба до кончиков пальцев и обратно. – Кроме того, она не моя принцесса.

Мне должно быть все равно, тем не менее его признание – бальзам на мое уязвленное эго.

– Где этот твой оруженосец? – спрашивает чересчур внимательный Таво. – Разве он не должен быть твоим оруженосцем?

– Он присматривает за моим конем, пока я посещаю знаменитые сады моей семьи. – Я кашляю, мои легкие все еще чувствуют себя так, словно Марчелло насадил их на вертел и поместил в кухонный очаг.

– Что не так с твоим голосом? – спрашивает Габриэле, его нервный скакун ходит кругами.

– Вдохнула дым фейри. Она активировала щит, – говорит Данте без колебаний. – Вот что с ней не так.

Серебристые глаза Габриэле расширяются.

– Но это может произойти, только если…

– Сколько их, Фэллон? – Ладонь Данте нависает над эфесом его меча. – Сколько их?

Впервые в жизни я хочу, чтобы Данте оказался с той, другой женщиной.

– Сколько чего? – я изображаю саму невинность.

– Сколько воронов ты нашла?

– Воронов? – Мой скрипучий голос становится пронзительным.

– Перестань прикидываться дурочкой!

Я задыхаюсь от силы его тона и последовавшего за этим учащенного сердцебиения. Данте никогда не повышал на меня голос до сегодняшнего вечера. Я понимаю, что он нервничает, но он не может говорить со мной, как будто я что-то прилипшее к подошве его ботинка.

– Даже если она их нашла, она не может их освободить. Она фейри. – Габриэле наконец удается успокоить свою лошадь.

– Частично фейри. – Глаза Данте холодны, как кусочки льда. – Частично что-то еще.

Таво фыркает:

– Да. Человек.

– Нет, Таво, – мрачно говорит Данте. – Не человек.

Усмешка Таво слетает с губ.

Спрайт в полном военном облачении движется к нам. Я узнаю в нем Гастона.

– Ксема Росси посылает своего, – пыхтит он, – попугая, Altezza. Не доверяет нам.

– Начинай говорить до того, как эта зараза появится, или у меня не будет выбора, кроме как сообщить о тебе, Фэллон.

– У каждого есть выбор, Данте.

Он опускает подбородок.

– Позволь мне перефразировать. Скажи, что ты сделала с воронами, или я позволю попугаю доложить хозяйке, что ее правнучка сует нос туда, где ей не место.

Таво и Габриэле подъезжают так близко ко мне, что быстрые выдохи животных согревают мои руки.

– Насколько я помню, я Росси, и это земля Росси. – Я прочищаю ноющее горло. – Так что, если кто-то и вторгается на чужую территорию, так это вы все.

Таво косится на меня сверху вниз:

– Говоришь как кто-то, кто заблуждается о своем благородном происхождении.

Я могу заставить фейри упасть с лошади и сломать по крайней мере шесть костей.

– Неужели форма твоих ушей вылетела у тебя из головы? Снова…

– Хватит, Таво! – обрывает его Данте.

Ты слишком сильно уважаешь этого мужчину.

Я стискиваю зубы.

А ты не испытываешь к нему никакого уважения. Я убираю с лица все эмоции, но мое сердце бешено колотится, а во рту появляется привкус меди. Что я должна делать? Бежать?

Ничего не делай.

Ничего? Мое сердце останавливается. Данте только что пригрозил предупредить прабабушку, которая с радостью проткнет меня стальным лезвием. Или сожжет меня.

Ш-ш-ш, Behach Éan.