Шрифт:
Закладка:
А н и т а. Знаете, кто вы?
Б е л л а. Ну?
А н и т а. Фрейдистка.
Б е л л а. Я?
А н и т а. Типичная.
Б е л л а. Да, да, только… что это значит?
А н и т а. Странный вопрос. Вы не знаете, что такое — фрейдистка?
Белла качает головой.
А н и т а. Людей, создающих искусство и воспринимающих его, вы приравниваете к мартовским кошкам, мяукающим на всех крышах.
Б е л л а. Я?
А н и т а. Или к птицам, токующим в брачный период.
Б е л л а. Я!
А н и т а. Да.
Б е л л а. Нет. Мне такое и в голову не приходило. Кто в восемнадцать лет не читает и не пишет стихов — если вы это имели в виду, — но поэтами становятся лишь некоторые, для кого это было всерьез… Но вы меня никогда не убедите — никогда! — что поэзия… вообще искусство может возникнуть и быть понято там, где нет любви!
А н и т а. Стало быть, из числа людей, создающих и понимающих искусство, детей и стариков вы исключаете?
Б е л л а (с минуту смотрит на Аниту). Вы, вероятно, уже не отдаете себе отчета в том, что говорите… Идите домой.
А н и т а. Не пойду.
Б е л л а. Вы сказали, что я… ну…
А н и т а. Фрейдистка. Вы и есть фрейдистка.
Б е л л а. А что такое вы, если можете так говорить? Вы же в таком случае в десять раз хуже… Вы… циник! Да! Циник! Я говорю о любви, а вы, оказывается, под этим словом понимаете лишь… ну…
А н и т а. Это вы так понимаете. Я только продолжаю вашу мысль, доводя ее до абсурда.
Б е л л а. В таком случае вы еще и…
А н и т а. Ну, ну?
Б е л л а. Демагог! Циник и демагог вы, если хотите знать!
А н и т а. Благодарю.
Б е л л а. Уходите. У меня нет ни малейшего желания притворяться вежливой и занимать вас.
А н и т а. Никуда я не пойду.
Б е л л а. Что Цезарь может сюда прийти, я выдумала, чтобы подразнить вас, поняла ведь, что с вами происходит, ясно? Он и не собирался.
А н и т а. Это вы выдумали только сейчас.
Б е л л а (после паузы). Поражаюсь вашему самообладанию… Вы хорошо воспитаны, не так ли? Сразу чувствуется… Моя мама в молодости пела в театре оперетты, от нее я унаследовала музыкальность, и она научила меня, как два года носить одно и то же платье, чтоб оно выглядело как новое.
А н и т а. Это не так-то мало.
Б е л л а. Всему остальному меня научила тетя Кристина.
А н и т а. Например?
Б е л л а. Например, любить хороших людей, и не только в Гризинькалне, и не симпатизировать дурным… Вы теперь думаете, что я говорю о продавщицах в молочной и им подобных — с ними-то она на ножах из-за дурно оформленной витрины, — но вы глубоко ошибаетесь. Тетя Кристина, например, ненавидит Пиночета! Да! Заходит она как-то вечером ко мне и говорит — вы можете смеяться, если угодно, но я в ту минуту буквально вздрогнула, — она говорит: «Я проклинаю Пиночета, и вы еще доживете до того дня, когда этот негодяй провалится, а те, кто ему еще верит, увидят наконец его истинное лицо!»
А н и т а. Что это доказывает?
Б е л л а. Не забывайте, сколько ей лет. Ей…
А н и т а. Ну и что?
Б е л л а. Вам сколько?
А н и т а. А себя вы считаете хорошим человеком?
Б е л л а. В день поминовения усопших{19} мы всегда идем на кладбище Райниса{20} зажигать свечи. После этого идем на Лесное кладбище{21} к Даце Акментинь{22}, которую тетя в молодости очень любила. Идем, а по Березовой аллее текут люди, понимаете, и звучат тихие голоса, и ветер в темноте колышет пламя свечей, тысяч свечей… «Они идут сюда, чтобы вспомнить», — говорю я, а тетя Кристина отвечает: «Да, и чтобы яснее осознать, что они живы!»
А н и т а. А себя вы считаете хорошим человеком?
Белла включает магнитофон и смотрит на Аниту, чтобы ответить, но раздается звонок в дверь. Б е л л а идет открывать. Возобновляется прерванная песня.
«И новая рубашка
Сверкает белизной.
Но песенка все гуще
(Уж ты ее прости!):
Ведь дело не в рубашках,
А в со-вес-ти».
Входит Ц е з а р ь. Направляется к магнитофону. Выключает. Возвращается Б е л л а.
Ц е з а р ь (Аните). Что это на вас нашло?
А н и т а. На меня?
Ц е з а р ь. Там, на совещании. Вы же повернулись на сто восемьдесят градусов и кинулись сама на себя!
А н и т а. Я?
Ц е з а р ь. А разве не так? Все они повторяли то, что вы внушили им по телефону — буквально, слово в слово! — но вы, вместо того чтобы торжествовать и пожинать плоды своих трудов, обрушились на этих бедняг как разъяренная фурия! Или, иными словами, кинулись сама на себя!
А н и т а. Неужели это выглядело так?
Ц е з а р ь. Точь-в-точь. Как некий персонаж из «Тысячи и одной ночи» — выпустили джина из бутылки, сами перепугались, попытались загнать его обратно…
А н и т а. Что вы теперь собираетесь делать?
Ц е з а р ь. А что, собственно, я должен делать? Буду спокойно продолжать работать на своей телефонной станции. (Смотрит на часы.) В восемь утра смена.
А н и т а. Вы поняли мой вопрос?
Ц е з а р ь. Допустим.
А н и т а. А ответ? Что вы собираетесь делать?
Ц е з а р ь. Ничего.
А н и т а. А песни?
Ц е з а р ь. Мир праху сему.
А н и т а. Цезарь!
Ц е з а р ь. Ого?
А н и т а. Извините.
Ц е з а р ь. Не за что, Анита.
Б е л л а. Дружеская и непринужденная беседа на высоком уровне, сказала бы я… Если б меня кто спросил…
Ц е з а р ь. Вы бились с ними геройски. Особенно с тем тупым старикашкой, который даже не знал, о чем идет речь, но все время твердил, что нужно покончить с очернением жизни. Услышал где-то… Знаете что? Бог с ними со всеми. Надоело, честное слово.
А н и т а. И это говорите вы?
Ц е з а р ь. Не так ли? Белла, почему ты не предлагаешь гостям кофе?
Б е л л а уходит.
А н и т а. Когда я им звонила и говорила, что песни не хороши, мне не приходилось тратить лишних слов. Сегодня, напротив…
Ц е з а р ь. А чего бы вам, Анита, хотелось? Обратного? Когда нужно разрушать — это одно дело, а что-то строить…
А н и т а (перебивает его). Всего ужаснее, Цезарь, эта покорность в вашем голосе… Это смирение… В какой момент вы потеряли доверие к песням?
Ц е з а р ь. Ну что там с доверием или… Просто я опомнился, ясно? Такие песни шутки ради можно петь дома или с друзьями. Сегодня, чтобы вылезти на эстраду, и впрямь нужен филологический факультет и
