– Тебе не нравится в Лондоне?

– И никогда не нравилось, – ответил Джеймс, пожимая плечами. – Но там живут родители. И теперь еще работа. Если бы я мог, я бы уехал куда-нибудь в поля – пара больших собак, небольшое стадо овец, и я был бы счастлив. Думаешь, мне бы подошло? – Прежде чем Мэри успела ответить, Джеймс изобразил то, что, как она думала, должно было быть западным акцентом. – Фермер Джим.

Эта идея была настолько нелепой – настолько неподходящей человеку в отутюженной рубашке и пиджаке, сидящему перед ней, – что Мэри не могла удержаться от смеха. Она согнулась пополам, и ее лицо оказалось в неподобающей близости от его ширинки.

– Тише, тише – что, вот так ужасно, да?

– Очень, Джим.

Мэри выпрямилась, готовая снова поцеловать его. Она никогда не думала, что взаимный рассказ о своих слабостях может высекать такие искры – до такой степени. Внезапно она подумала, что есть одно место, которое она должна показать ему – и должна сделать это прямо сейчас, пока ощущение близости еще свежо и сильно.

– Давай пойдем отсюда.

Еще не темнело, но августовский воздух был прохладным. Когда они дошли до ворот парка, Мэри дрожала. Она знала, что должна была надеть что-то более существенное, чем прозрачная блузка, особенно если они собирались потом спуститься к реке Лаган.

– Тебе не холодно? – Джим обнимал Мэри за плечи, и он, несомненно, почувствовал, что она дрожит. – Погоди-ка. – Он повернул ее к себе. – Да ты закоченела – почему ты не сказала? – Он снял с себя пиджак. Встав позади Мэри, он подождал, чтобы она вдела в него руки. В грудном кармане было что-то квадратное и жесткое – фляжка или какая-то коробочка. – А тебе идет.

Мэри повела его вниз, подальше от Уотерфронт-холла с его толпами, туда, где уже кончалась застройка и стояла прибрежная тишина. Когда они отошли достаточно далеко от городского шума, она пролезла под металлический барьер, оберегавший подвыпивших пешеходов от падения в воду. В покрытии набережной был выцарапан острым осколком кремня небольшой крестик, посверкивающий в лучах заходящего солнца, – след многих часов, проведенных ею здесь в одиночестве.

Это место Мэри не показывала никому. Ни маме, ни Мойре. И уж точно не Дину во время восемнадцати месяцев их неудачных отношений. Он бы заглушал звуки волн своей непрестанной болтовней – глупая чайка в кроссовках и толстовке с капюшоном, напяленной второпях перед тем, как идти на свою смену на бензоколонке. Нет. Это место было только ее. Она приходила сюда думать и мечтать, особенно когда мир вокруг становился слишком уж интенсивным в своих нуждах, потребностях и привязках.

Мэри решила не думать слишком много о важности того обстоятельства, что она привела сюда Джима. Она лишь понимала, что это было правильно, а с самого момента их встречи доверие инстинктам вознаграждалось сполна.

Она села спиной к городу, свесив ноги над двухметровым провалом внизу, и предложила Джиму сделать то же самое. Он сел рядом, так что их плечи соприкасались. Касание было легчайшим, но отдалось по всему ее телу. Она повернулась поцеловать его, и то, что должно было стать лишь чмоканьем, стало расти и становиться все глубже, все настойчивей, настолько, что она заставила себя отстраниться, пока все это не переросло в оскорбление общественных нравов. Кто знает, сколько времени успело пройти и кто мог их тут увидеть? Будет ужасно, если сосед или кто-то с работы застукает ее вот так, на горячем.

Джим обнял Мэри за талию.

– Хорошее место. Да и компания подобралась неплохая.

– Да ты затейник.

– Только с тобой.

– Вот уж сомневаюсь.

– Почему это?

Он сам напросился.

– Потому что ты всем девушкам так говоришь.

– Каким еще девушкам?

– Ну, тем, что у тебя в Лондоне.

– Ах, ну да. Мой гарем. Надеюсь, их там кто-нибудь покормит.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– А ты знаешь, что мне нужна единственная женщина.

У Мэри дыхание замерло.

– Так что, когда ты приедешь? – спросил Джим.

– В Лондон?

– Ну а куда же еще?

Мэри не смотрела на него. Что тут было сказать? Она не могла себе это позволить, даже если копила бы много месяцев. И, кроме того, деньги нужны были семье. До нее внезапно дошло, что все это было только мечтой – глупой, счастливой мечтой. Двухнедельная мечта, которая украсила ее жизнь и должна была покинуть ее, так же, как все постояльцы их отеля, как те, кто пускал корни в ее сердце.

– Значит, через две недели. Я закажу билет.

Мэри повернулась к нему, собираясь возразить.

Джим целовал ее до тех пор, пока отзвук этих возражений не уплыл далеко-далеко, до самого моря.

– 5 –

2005

Ни Джим, ни Мэри не просыпались до тех пор, пока в дверь не постучала служба уборки. Мэри бросила взгляд на дубовый стол в углу комнаты, на брошенную на него сумку, на крахмальную белую простынь, прикрывающую ее грудь. Это определенно не была кровать у нее дома. В хозяйстве О’Конноров не водилось таких толстых одеял. Это «Стормонт». И их второе свидание.

Ничего удивительного, что оно закончилось здесь. Там, в ее месте возле Лаган, они вели себя как подростки. Он запустил руку в вырез ее блузки, а она свою… ну, в общем, это неподходящие мысли для утра воскресенья, все-таки святой день. Мэри поверить не могла, что могла вести себя так, так… развратно, да еще в общественном месте. И, как бы она ни осудила кого угодно другого, кто устроил бы такое, рядом с Джимом она не могла совладать с собой. Она знала его всего три недели, встречалась с ним дважды, и уже понимала, что все, что она думала о себе – да обо всем мире в целом, – начало вращаться вокруг своей оси.

Раздался новый стук в дверь, громче.

– Черт!

– Что такое? – Лежащий на животе Джим на пару сантиметров приподнял голову над подушкой.

Новый стук, сопровождаемый покашливанием и фразой, которую Мэри не смогла бы разобрать даже ради спасения жизни. Она начала рыться вокруг в поисках своей блузки, его рубашки, да хоть чего-нибудь, чтобы сохранить видимость приличий и избежать того, чтобы ее коллеги обнаружили при уборке больше, чем рассчитывали. Но под руку ничего не попадалось. Она заметила свой кружевной лифчик, свисающий с карниза на окне – слишком высоко, чтобы достать. Господи, чем они тут занимались?