Настя, и пока Мишка на работе был, уехала к родителям в Саратов. Мишка к ней несколько раз ездил, да только она его и там не принимала, и сюда не вернулась. Вот у Мишки с того времени крыша и поехала. Он говорил всем, что сын у него жив, к нему приходит по ночам и плачет, говорит, чтобы забрал его. Мишка в больнице скандалил, говорил, чтобы ему сына вернули, его даже в милицию забирали. Потом пить начал, подрался с кем-то, посадили его. Он через год вышел, снова подрался и ранил сильно парня одного. Снова его посадили, тогда он долго сидел, не помню, лет пять, наверное. С тех пор, как вернулся, один живёт. Работает в котельной. Пить бросил, но всё один да один, даже друзей нет у него. Смотрю иногда, он идёт, и сам с собой разговаривает, будто спорит с кем.

— А что он ещё про сына рассказывал, приходит тот к нему сейчас?

— Да кто его знает, ни с кем он не говорит. Только сам с собой.

— А Настя его, как она?

— Настю я с тех пор больше и не видела. А, вот ещё, что вспомнила. У меня подружка раньше диспетчером на станции работала, здесь, в Северном, так она мне рассказывала, что до родов, Настя на станции с какой-то девкой ругалась, кричали друг на друга на всю станцию. Так, говорит, громко кричали, что подруга моя из своего кабинета вышла, чтобы их утихомирить. И Настя этой девке крикнула: «Вот и забирай его, и ребёнка его можешь забрать, а мне ничего не нужно». Мы тогда смекнули, что Мишка, наверное, пока Настя была беременная, в городе себе деваху нашёл, крутил с ней любовь. Вот она и приезжала сюда, чтобы разлад в Мишкину семью принести, да Мишку к себе сманить. Может поэтому Настя и уехала от него.

— Грустная история. А что, эта девушка из города, больше не приезжала к Мишке?

— Не знаю, я ведь её не видела. И подружка моя не помнит, как она выглядела. Может и приезжала, да Мишка не захотел с ней жить. Он ведь один живёт, значит, не сладилось у них.

Мы ещё немного посидели с бабой Маней, она мне подробно описала все свои болячки и я пообещала ей завтра из города привезти лекарства.

Я пошла на кухню вскипятить чайник, чтобы поужинать пирожками, и увидела, что из подъезда выходят Лариса Николаевна с Валей. Они не спеша повернули к складам, и я решила проследить за ними, только без Бобика. Надела мокрые кроссовки, Бобику бросила кость-грызак, чтобы было ему чем заняться, пока я гуляю.

На улице было ещё светло, поэтому я постояла у подъезда, пока они не скрылись за последним домом.

Я пошла за ними по кромке леса, перебегая от дерева к дереву, чувствуя себя Шерлоком Холмсом. Женщины шли спокойно, ни разу не повернув друг к другу голову. Их длинные тени от вечернего солнца, словно пальцы по клавиатуре, бежали по таким же тёмным теням, отбрасываемым стволами деревьев. Они дошли до котельной и остановились, молча повернувшись к дверям. Через некоторое время из дверей вышел Терентьев и неторопливо направился к женщинам. Он встал возле них и что-то тихо сказал, они обе кивнули головами. Я оторопела! Вот тебе и не общается ни с кем. Я выглянула немного подальше из-за дерева, чтобы хоть что-то услышать, и тут, как назло, у меня зазвонил телефон. Я выхватила его из кармана джинсов и отключила, одновременно распластавшись по земле. Я замерла, прислушиваясь, услышу ли я шаги по направлению ко мне. Не знаю, заметили меня или нет, скорее нет, но звонок они точно услышали. Я лежала и считала удары своего сердца. Через десять ударов приподнимусь и посмотрю. Нет, не буду вставать, рано, ещё через двадцать ударов. Наконец я повернулась на бок и приподняла голову. На дороге никого уже не было. Чёрт! Кто хоть звонил? Я посмотрела, это Наташка, по Бобику своему, видать, соскучилась. Надо перезвонить, а то она сейчас всю милицию Екатеринбурга на уши поставит. Я внимательно огляделась, нет, никого нет. Или зашли в котельную, или ушли дальше, к складам. Но я теперь знаю главное — эти трое чем-то связаны. Я приподнялась с земли и, на всякий случай, спряталась за деревом, ещё выждав с минуту. Всё спокойно. Тогда я почти побежала в сторону посёлка. Там, выровняв дыхание, я набрала Наташу:

— Привет, как дела на море? — Спросила я беззаботным тоном.

— Привет, что трубку не берешь? — Обеспокоенно спросила Наташа.

— Да Бобика купала твоего, вот и не слышала звонок. — Соврала я.

Наташкин голос сразу потеплел:

— Как я по нему соскучилась! Подсунь трубку ему под ухо, я ему скажу, как я его люблю.

— Так я его после ванны замотала в полотенце, пусть полежит и подсохнет, а тебя услышит, сразу лаять и беситься начнёт. — Продолжала я беззастенчиво врать.

— Ладно, минут через десять перезвоню. — Милостиво согласилась она — А кто это у тебя там чирикает?

Вот ведь, услышала она чириканье!

— Да это я телевизор включила, чтобы твоему Бобику не скучно было лежать, канал о дикой природе чирикает. Скажи хоть, как отдыхается?

— Оля, это просто сказка! Мы вчера всей компанией на корабле катались, каждый день шашлыки, персики, море, я так счастлива, что во вселенную желание послала.

— Чтобы Бобик был счастлив? — Осторожно спросила я.

— Нет, представь себе, я о себе загадала желание. Оля, такое море сказочное! Если бы не Бобик, я бы ни за что не вернулась обратно!

— А как же аптека? Старушки наши?

— Да хрен с ними со всеми и с аптекой! Хочу радоваться жизни. Ладно, отключаюсь, минут через десять перезвоню.

Я со всех ног припустила к дому. Только успела скинуть кроссовки, опять звонит Наташа. Даже десяти минут не прошло!

— Дай же мне услышать мою плюшечку, подставь к его уху телефон.

— Конечно, сейчас. Вот он лежит на диване, такой чистенький, шёрстка шелковистая! — Заливалась я соловьём, глядя на сидящее передо мной грязное, всклокоченное чудище с прилипшим по бокам репейником.

Я зажала Бобика между лодыжками, сунула к уху его телефон, и Наташка замурлыкала своему сокровищу: «Ти моня мапунечка, нюнюлечка», ну и всё в таком же духе. Бобик напрягся, а потом вырвался из моего захвата и начал с радостным лаем носиться по квартире. Я прервала Наташин поток нежности, и сказала ей:

— Всё, взбодрила ты этого красавца, сейчас до ночи не успокоится. Отдыхай спокойно, у нас