Уезжая из Львова, я не думал, что увидимся. Это случилось только через четверть века. Он был уже в отставке. Мне довелось по крупицам собрать данные о деятельности первого наставника в годы войны. Собирался даже написать книгу — накопилась целая папка разрозненных и из разных источников полученных материалов о его работе в Смерше. И вот чудо — в конце 80-х мы встретились с ним на юбилейном вечере в честь очередного Дня Победы, проходившем в Клубе имени Ф.Э. Дзержинского.

Я сразу же узнал Николая Кирилловича по приятному прищуру все еще живых, не подернутых возрастной усталостью глаз, всегда смело глядевших в глаза собеседника.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — привычно по-военному обратился я к нему.

— Здравствуйте, товарищ полковник, — заулыбался Мозгов.

— Вы меня узнали?

— Что-то есть. Осталось в памяти. Не Львов ли?

— Так точно.

— Ну, вот видишь, у старика нет пока склероза.

Я назвал свою фамилию, приоткрыв обстоятельства отъезда в Южную группу войск, и с гордостью рассказал, где и на какой должности служу на Лубянке.

— Молодец, прикарпатцы не подводят. Я знаю, что тут служит еще один наш воспитанник — полковник Магаляс.

— Да, мы с ним в одном отделе…

После этого я стал встречаться с генералом чаще, то в Клубе, то в Совете ветеранов. Рассказывал своему первому наставнику об успехах, вверенном мне подразделении, творческих планах, проблемах современного чекистского ремесла в период горбачевской перестройки, чуть не закончившейся всеобщей перестрелкой.

Однажды при встрече в Совете ветеранов мы говорили долго и предметно. Именно тогда генерал поведал о тайне, мучившей меня все эти годы.

— Вот так я распрощался с флотом и стал сухопутным генералом, — заметил Николай Кириллович, подводя итог захватывающему повествованию об истории хрущевского шельмования армии и флота.

Я понимал, что Мозгов, обладая огромным оперативным опытом, не мог не написать о своей службе в годы войны. Тем более, что там имелся персональный учитель — фронтовая действительность. Был в ней главный момент, суть которого, по словам генерала, заключалась в следующем: «Умереть за Родину — штука нехитрая. Нужно жить и побеждать!»

На очередной встрече, зная, что Николай Кириллович участвовал в операциях по обезвреживанию наших войск от немецкой агентуры на полуострове Ханко, куда был назначен на должность заместителя начальника контрразведки стрелковой бригады, я задал ему вопрос об интересных делах по этому его фронтовому периоду.

— Да, было много всякого. Я вкратце писал об этом в статье «Тревожные дни Ханко» в сборнике «Чекисты Балтики», — ответил Мозгов. — Однако на книгу не хватило ни времени, ни духа, да и интереса коллег и издателей. Окаянные перестроечные, а потом девяностые повинны тоже.

…Что могу сказать… было предгрозовое время. В апреле сорокового я прибыл на полуостров Ханко ледоколом «Ермак». Меня сразу же принял непосредственный руководитель — начальник Особого отдела военно-морской базы полковой комиссар Яков Андреевич Кривошеев. Ему я доложил свой личный план работы. Не успел развернуться в бригаде, как уже в августе был назначен начальником отделения Особого отдела ВМБ полуострова Ханко.

Однажды в беседе со мной Яков Андреевич заметил, что Центр информировал его о том, что противник осведомлен о численности личного состава базы и расположении ее боевых средств.

— Нужно искать всем вместе конкретный канал утечки этой информации. Без «крота» тут не обошлось, — заметил начальник.

Оперативники хорошо знали, что означает такой сигнал. Где-то рядом скрывается и вершит свое черное дело враг в личине двуного оборотня.

Я сразу же собрал оперативный состав и поставил ему задачу по поиску источника утечки секретных сведений. Вскоре один из сотрудников представил заслуживающие интерес материалы о финансисте железнодорожной батареи Беркачеве. Суть их сводилась к тому, что финансист проявлял повышенный интерес к сведениям вне рамок своей компетенции. Однако это был только первичный сигнал.

В ходе дальнейшего изучения личности фигуранта выяснилось, что Беркачев длительное время проживал в Германии, куда попал в качестве военнопленного в годы Первой мировой войны. Затем оказался в Советском Союзе, натурализовался и получил советское гражданство. В последний предвоенный отпуск посетил в Москве ряд репатриантов из Германии. Отдельные из них вызывали оперативный интерес и изучались чекистами столицы.

Хочу отметить, что по этой категории советских граждан перед войной работал тогда прославленный в последующем разведчик партизанского отряда особого назначения полковника Медведева «Победители» Николай Кузнецов. Он работал в Москве под псевдонимом «Колонист» и именем Рудольф Вильгельмович Шмидт…

Но вернемся к Беркачеву.

В марте 41-го, прибыв из отпуска, он стал активнее заниматься сбором секретных данных военного характера. Об этом просигнализировали наши негласные помощники. Я решил немедленно провести оперативный эксперимент. Когда финансист находился на докладе у командира части, из штаба базы тому «доставили важный пакет». Хозяин кабинета вскрыл его, стал читать, и в этот момент был «срочно вызван» к начальнику штаба соединения.

— Будьте любезны, подождите меня, я скоро вернусь», — сказал он и застучал сапогами по бетонным ступеням и полу длинного коридора.

Как только хозяин кабинета вышел, Беркачев бросился к столу и стал делать выписки из оставленного «секретного» документа. «Зарисовал» он тогда в блокнотик немало чего из «важняка». На этом и попался…

На следствии признал, что был завербован Абвером в период проживания в Германии и был выведен в СССР в качестве резидента немецкой военной разведки. При обыске на его квартире мы обнаружили массу материалов, изобличающих Беркачева как агента спецслужбы противника…

— А где вас застала война?

— В Сочи. Я там отдыхал, вернее, только что прибыл в санаторий, и тут же пришлось собирать чемодан, чтобы добраться до Ханко.

Фашисты на нашем участке фронта наступательных операций в тот период не проводили, опасаясь мощи береговой обороны, но методически вели артобстрел полуострова. Это был сущий ад для личного состава. Ежедневно немцы выпускали по нам от шести до восьми тысяч снарядов и мин. Обстрел велся, как правило, ночью с соседних островов. Поэтому командование гарнизона решило отбить их у гитлеровцев. В ходе десантной операции мы захватили острова Хорсет, Вальтерхольм и еще несколько — название их уже позабыл. Это были наши первые победы тяжелейшего 1941 года.

Но на ханковцев усиливалось психологическое давление — при налетах вражеской авиации начался массовый сброс листовок с призывами о сдаче в плен. А еще гитлеровцы осмелели, поняв, что у нас на исходе боеприпасы и продовольствие. Вскоре пришел секретный приказ командующего Ленинградским фронтом о проведении скрытной эвакуации более чем десятитысячного гарнизона Ханко. Все следовало сделать втайне от противника: уничтожить неподъемную технику и сооружения, перекрыть вероятные каналы утечки информации, исключить возможность пленения наших воинов, а также