Шрифт:
Закладка:
Даже на культурно разнородной территории литературные мотивы и стили являются ходовым товаром, который пользуется спросом у различных сообществ. Разноязычный хор голосов, составляющий предмет этого исследования, напоминает сам базар со всеми его диалектами и наречиями. Не только язык рыночной площади проник в великосветские литературные салоны, но и само украинское пограничье, благодаря авторам нерусского происхождения, изменило лицо русской литературы. Поскольку большинство украинских и еврейских писателей много читали по-русски, это влияние было взаимным. Каждый автор, писавший по-украински или на идише, так или иначе продолжал линию, начатую «двоедушным» Гоголем, которому удалось изобразить пугающую культурную и нравственную бедность, скрытую за веселой и радостной атмосферой ярмарки. Знаменитый гоголевский «смех сквозь слезы» из «Мертвых душ» присутствует и в стихотворении «К Гоголю» Тараса Шевченко, отца украинского национального возрождения: «Ти смієшся, а я плачу». О том же написал в собственной эпитафии и Шолом-Алейхем: «Но когда весь мир смеялся, он втайне тихо плакал».
Весь мир – ярмарка: рынок как микрокосм империи
В данном исследовании коммерческий пейзаж предстает в качестве микрокосма многоэтничной империи, анализируя который мы попытаемся осмыслить взаимоотношения между различными языками и культурами, сосуществовавшими на общей территории. Определяя коммерческий пейзаж как микрокосм сложного межнационального сообщества, я опираюсь на работы своих ученых предшественников, исследовавших литературные описания рынков и ярмарок, с тем чтобы проследить речевые изменения для того или иного языка; особенно много мне дало знакомство с трудами исследователей Возрождения – эпохи, когда язык театра был почти неотличим от языка рыночной площади.
Историк Жан-Кристоф Агню пишет, что Возрождение с его увлеченностью театром положило начало движению в сторону реализма и романтизма – движению «театральному по своей сути, так как подлинный реализм заключался не в том, что актеры пытались изобразить на сцене, а в том, что они невольно сообщали во время представления»[49]. Излюбленным объектом описания авторов, стремящихся к реализму в своих произведениях, была ярмарка. Бен Джонсон (1573?-1637) начинает свою «Варфоломеевскую ярмарку» с пролога, в котором обещает показать зрителям множество героев, языков и товаров:
Your Maiesty is welcome to a Fayre;
Such place, such men, such language, and such ware,
You must expect: with these, the zealous noyse
Of your land’s Faction, scandaliz’d at toyes,
As Babies, Hobby-horses, Puppet-playes,
And such like rage, whereof the petulant wayes
Yourself have knowne, and have been vext with long.
(Ваше величество, добро пожаловать на ярмарку,
Где такое изобилие людей, языков и товаров,
Какого и следовало ожидать, а с ними и возмущенный шум
От всего этого места, полного игрушек,
Младенцев, коней-качалок, кукольных представлений
И тому подобной чепухи; всю эту кутерьму
Вы и сами знаете, и она давно вам надоела)
[Jonson 1925, 3: 11].
Современник Шекспира, Джонсон был тонким наблюдателем, подмечавшим различные стороны общественной жизни и умевшим с помощью речевых средств передавать такие характеристики своих персонажей, как классовое происхождение, род деятельности и положение в обществе. Как писал в биографии Джонсона Дэвид Риггз:
В его пьесах грамматическая небрежность в речи героя является верным признаком его нравственной и интеллектуальной ущербности; это же правило действует и в отношении общества в целом: «Там, где расшатаны нравы и общественный порядок, распущен и язык. В нем отображается общественное возмущение» [Riggs 1989: 13].
Питер Сталлибрасс и Аллон Уайт отмечают, что во времена Джонсона «популярная пьеса» обязательно учитывала чаяния публики и специфику зрительного зала, «ведь текст, согласно классическим представлениям, оказывался “замаран” как самим содержанием пьесы, так и “грязью”, присущей непосредственно театру и подмосткам» [Stallybrass, White 1986: 71]. М. М. Бахтин, в целом неодобрительно относившийся к театру, объяснял площадную речь в комедии Возрождения тем, что ярмарочные торговцы обычно сами и были актерами: «Бытовые и художественные жанры площади очень часто так тесно переплетаются между собой, что между ними иногда бывает трудно провести четкую границу. Те же продавцы и рекламисты снадобий были ярмарочными актерами» [Бахтин 1990: 170].
Если говорить о литературе, то коммерческий пейзаж выступал в качестве своего рода общественного форума, находящегося вне влияния церкви. Так, у Шекспира рынок противостоит авторитету церкви и является местом, где можно открыто выражать свое мнение [Parker 1996: 56–82]. Как пишет Сет Лерер, «шекспировский театр – это рыночное явление, и эти пьесы часто повествуют о том, что мужчины и женщины сами являются товарами на рынке власти или идей» [Lerer 2007: 374]. По мнению Лерера, особенно четко эта мысль прослеживается в римских пьесах Шекспира, так как в эпоху Ренессанса елизаветинский театр позиционировал себя наследником римского форума, но встречается она и в других трагедиях, например в «Гамлете». И в театре, и на площади искусство смешивается с политикой и экономикой, механизмом которой является убеждение: «Внимайте мне – и отдайте мне свои кошельки и сердца. Правитель становится торговцем, толкающим тележку со своим товаром по рядам форума» [Lerer 2007: 379].
Шекспировский рынок – это место культурного и языкового притворства; эта особенность коммерческого пейзажа позднее использовалась в сказе Гоголя и у его последователей. В «Генрихе VI» (часть первая) Жанна д’Арк так наставляет своих солдат:
Теперь следите за своею речью;
В словах крестьянам грубым подражайте,
Что продают свое зерно на рынке
[Шекспир 1957–1960, 1: 137].
Солдаты, скрывающие свое знатное происхождение, не только демонстрируют речевое многообразие английского языка, но и, как это часто бывает у Шекспира, играют своего рода пьесу внутри пьесы. Когда в первой части «Генриха IV» принц Генрих