Шрифт:
Закладка:
В оставшихся рукописных воспоминаниях моего мужа в этом месте говорится: «О пережитом во время войны я скажу особо». Сделать это ему не удалось.
Во время войны я служил в действующей армии и затем как ставший негодным к фронтовой службе офицер в апреле 1918 г. был направлен в Турцию адъютантом уполномоченного военного министерства. Там я узнал войну с другой стороны. Деятельность этого уполномоченного имела своей задачей установить, удастся ли вообще и каким именно образом в результате поставок вооружения и военной техники сделать Турцию боеспособной. Когда я прибыл в Константинополь, там уже существовали сильные течения, направленные на то, чтобы дистанцироваться от Центральных держав. За лето эти тенденции приняли столь определенные формы, что меня послали в Берлин для устного доклада военному министерству{3}.
В столице рейха царило странное состояние. Один из господ в центральном отделе военного министерства, к которому я явился, счел мое сообщение столь важным, что уже через несколько часов мне пришлось лично докладывать самому военному министру фон Штайну — бывшему начальнику и хорошему знакомому моего отца. Но принял он меня крайне немилостиво. Признать перед молодым лейтенантом ненадежность турецкого союзника военному министру никак не улыбалось; он прервал мой доклад и стал расспрашивать меня… о немецких школах в Турции! А потом довольно холодно — но с приветами отцу — позволил удалиться.
Тогда мне казалось, что в Берлине в отношении Турции и вообще Балкан ведется безответственная, «страусовая политика», ибо подобные же внушающие тревогу известия шли и из Болгарии. Когда я высказал одному своему знакомому из центрального отдела свои опасения на сей счет, тот очень серьезно ответил мне: «У военного министерства заботы совсем другие». В Берлине скрывалось тогда примерно двадцать тысяч дезертиров с Западного фронта.
По внутриполитическим причинам бороться с ними и хватать их не решались. Мне стало просто не по себе: я увидел в этом больше, чем в чем-либо ином, первые признаки грядущего поражения. Но чем мог помочь тут я, молодой лейтенант? У меня было тогда горячее желание что-то сделать, дабы отвратить грозящую опасность. Я был глубоко разочарован тем, что мне не удалось получить доступ в другие влиятельные учреждения, чтобы обрисовать там истинное положение с нашими союзниками. Я казался сам себе обязанным выполнить чрезвычайно важную миссию, но вместе с тем и беспомощным, а потому проклинал свою судьбу, не позволяющую мне сделать что-то имеющее решающее значение.
Только позже, уже во время второй мировой войны, мне стало ясно, перед каким безнадежным начинанием я тогда стоял и как трудно, даже будучи министром иностранных дел, в критических фазах оказать влияние, чтобы повернуть ход событий. Если фурия войны уже начала бушевать, решающим фактором для обеих сторон становится только одно — тотальная победа.
Когда затем в ноябре 1918 г. германское поражение стало явью и пришла весть, что кайзер покинул страну, для молодого офицера это было равнозначно крушению мира. Я и сегодня вижу эту картину: во время обеда моему начальнику майору Майеру приносят телеграмму, он читает ее, бледнеет и молча протягивает мне: «14 пунктов Вильсона[18], перемирие, кайзер — в Голландии, революция». Первая мировая война проиграна.
После интернирования в азиатской части Турции, ночной переправы через Босфор, чтобы не дать документам военного министерства попасть в руки врага (при этом незабываемую помощь мне оказали мои шведские друзья), после попытки пробраться в Германию через Россию, после уличных боев в Одессе и обратного пути в Константинополь мне наконец посчастливилось вернуться на родину через Италию.
Недолго побыв в родительском доме, я доложил о своем прибытии в военное министерство; меня прикомандировали к генералу фон Вризбергу для подготовки мирной конференции.
Берлин после революции! Город являл собой картину самых резких противоречий. Старики спорили между собой, спекулянты процветали, а молодежь стремилась в вихре удовольствий позабыть о своей четырехлетней героической, но, по всей видимости, бесцельной борьбе во имя Германии. Мы, офицеры, воспринимали как особенный позор замену погон синими нарукавными повязками. Среди политиков пышным цветом расцвели раздробленность и отсутствие всякого единства — это, по-видимому, неистребимое, специфически немецкое наследственное зло. В то время я познакомился с людьми из многих политических лагерей и получил особенно яркое представление о тех чудовищных трудностях, которые противодействовали консолидации нашей молодой республики. Тогда у нас появилось множество евреев, которые с огромной активностью и не всегда в приятной форме действовали во многих областях жизни, в том числе политической, экономической и культурной. Но справедливости ради следует сказать, что и в эти времена я знавал много еврейских семей, которые мыслили точно так же, как и мои строго националистически настроенные друзья, да и я сам, и страдали от поражения точно так же, как все мы.
Того, что все усилия так называемой Комиссии по заключению мирного договора, которая должна была готовить предстоящую мирную конференцию с немецкой стороны и к которой я был прикомандирован, окажутся бесплодными, весной 1919 г. еще не предчувствовал никто из нас. Однажды мне было приказано явиться к генералу Секту[19], которого я знал еще по Константинополю, и отправиться вместе с ним в Версаль. Но до этого дело не дошло. Коеда мы в Берлине получили текст мирного договора, я прочел его за одну ночь и отшвырнул в святом убеждении, что в Германии не найдется такого правительства, которое подписало бы нечто подобное. Министр иностранных дел граф фон Брокдорф-Ранцау подал в отставку, и все-таки этот мирный договор был подписан.
Если до тех пор я еще сомневался, не остаться ли мне офицером на действительной службе, то теперь вопрос этот был решен. Я вышел в отставку и снова стал торговцем.
* * *
Решение уйти в хозяйственную жизнь я принял легко, поскольку за время своего пребывания в англоязычных странах приобрел основательные знания в коммерции. И все-таки поначалу я столкнулся с гораздо большими трудностями, чем ожидал. В Германии от отставного гусарского обер-лейтенанта в коммерческой области явно ничего путного не ожидали, а к американскому опыту деловой жизни относились тогда не менее недоверчиво.
Несмотря на это, я уже в начале лета 1919 г. нашел себе подходящее поле деятельности в берлинском филиале одной старой бременской фирмы, занимавшейся импортом хлопка. Трудности, с которыми мы встретились поначалу, не только не испугали меня, но и, наоборот,
