ты улетаешь куда-то далеко, в прекрасную страну фантазий, туда, где наиболее важной проблемой будет делёжка праздничного пирога, кому достанется один кусок с двенадцатью свечами, а кому двенадцать кусков с одной свечкой на каждом. Тогда уже не такими неправильными кажутся господа Никто, этот своеобразный народ, кочующий день и ночь в одних и тех снах или бодрствовании, но, если честно, их сны от реальности не отличаются ничем, по крайней мере, в лучшую сторону.

Г. Никто мог бы стать замечательным человеком, но зачем ему делать это сейчас, он же и так знает, что жизнь — она же вся впереди, и что г. Никто и через год, и через два сможет стать тем, кем хочет. Человек знает, что может стать лучше и оттого стагнирует.

Я люблю поутру видеть физиономию г. Никто, видеть его заплетающиеся ноги, видеть его искривившийся нос, видеть его дрожащие руки. Страшно только бывает, когда смотришь на него в зеркало.

12 октября 2022

Футбол

По моей памяти, — особенно слабой в последнее время, — я всегда любил футбол. Родители не знают, откуда ноги росли у этого простого человеческого желания — накинуть на плечи рваную куртку и в дождь полусдутым мячом лупить по одинокому каркасу ворот.

Может быть, я просто хотел доказать сверстникам, — мол, смотри, как я могу, хотел показать, что я тоже человек, тоже парень, того же возраста, что и остальные. Где-то с 10–11 лет я уже бегал во дворе с незнакомыми детьми, хотя скорее это были уже подростки. Я любил играть в нападении, я не отличался особыми умениями, не был слишком быстрым или ловким, — просто бежал и бил, когда появлялась возможность — мало ли попадет в ворота.

Я был агрессивным, часто дрался с соперниками. Обычно это происходило в те моменты, когда все валилось из рук, когда не получалось совершенно ничего, и хочется обвинить мокрый газон, неудобный мяч, нечестного соперника, — кого угодно, лишь бы не себя.

Я не следил за "мировым" футболом. Я не знал, какой из клубов в этом году что-то выиграл, не был в курсе, кто из вратарей в этом году был лучшим, — мне просто нравилось брать мяч и лететь вперёд, снося людей на своем пути, как меня учили разбивать башни подъемные краны, смотревшие на меня по пять раз на дню. Я ждал выходных, чтобы можно было спокойно уйти из дома и гонять, гонять до потери сил, а после проторчать на поле ещё час, просто наблюдая за игрой.

Честно говоря, и игрой это назвать было сложно — обычно играли неравными группами, спокойно могли составить команды по 6 и 9 игроков, ни о каких судьях и речи не шло — если тебя ударили, то это только твои проблемы. Никто не свистел, в основном оттого, что было нечем.

Мне нравилось играть в дождь. Во-первых, как будто всегда существует оправдание, почему ты ошибся, промахнулся, не добежал — поле было сырое. При этом ничем не передаваемо то ощущение, когда при наихудших обстоятельствах ты все равно забиваешь гол.

На самом деле я был не очень результативен, моих голов, вероятно, и с два десятка не наберётся, зато каждый из них то головой, то с левой, то вообще черпаком перекинут через вратаря.

Я постоянно играл, носился по полю как скотина в начале весны, но никогда не мог ответить себе на вопрос, зачем же я этим занимаюсь. Никакого практического резона не было, — я был уже слишком взрослым, чтобы меня забрали в академию, вероятно, к тому же не был настолько талантлив, насколько нужно. Я будто бы играл в футбол, потому что так принято, потому что все вокруг играли, вот и я бил по мячу, все же бьют — и я буду.

Все изменилось в две тысячи восемнадцатом году, когда на территории нашей необъятной прошел чемпионат мира, по футболу, естественно. Сложно объяснить, как это было: я подростком смотрел на всех этих серьезных людей, точно так же пинавших мяч и не видел особой разницы между нами, казалось, стоит мне протянуть руку через экран — я тоже окажусь там, на поле, тоже побегу, тоже буду замыкать передачи. Из группы мы вышли кое-как, ни у кого особо и не было дальнейших надежд на финальную стадию турнира, — по нашу душу шла сборная Испании, постаревшая со своего последнего трофея, но оттого не менее смертоносная.

По итогу тот матч закончился ничьей, и именно перед серией пенальти я понял, за что конкретно я так люблю эту игру. Я почувствовал желание, страсть игроков, страсть зрителей, саму атмосферу, что заменяла собой воздух. То, как все одновременно повскакивали с собственных мест сразу после отбитого удара, тот всплеск, что я не видел, но чувствовал, впервые по-настоящему я прикоснулся к чему-то подобному. Я сидел, замерев, а после почувствовал что что-то течёт по щекам. Слезы, слезы от радости, от единения со всеми остальными, я плакал, я радовался, чуть ли не кричал, — соседей моих спас лишь тот факт, что голос я сорвал ещё до перерыва.

Эти слезы были для меня отрезвляющими — дело в том, что с детства я почти не плакал. Даже когда было нестерпимо плохо, когда меня били до потери сознания, я не плакал, не мог, хотел, но ничего не выходило, сколько ни мучай глаз. Впервые я смог по-настоящему ощутить ту свободу, ту лёгкость, что человек испытывает после слез.

Я понял, за что футбол мне нравился, отчего мне из раза в раз так хотелось бежать вперед, так хотелось ураганом сметать всех, отчего я так радовался каждой секунде, проведенной на поле. Я обожал эту игру за страсть, я ценил в ней это больше всего, мне плевать, насколько хорош ты в отдельных элементах, если я увижу, как ты падаешь в попытках помочь своей команде, я буду уважать тебя больше, чем себя.

Футбол подарил мне одни из лучших моментов в жизни, в том числе благодаря ему я так сильно сблизился со своим двоюродным братом, которого считаю одним из лучших людей, с которыми мне довелось быть знакомым.

Рефлексия. Как много в этом слове. Так или иначе, мне приходится почти заново переживать всё то, что со мной происходило, в целом это и так полезно, к тому же, у меня довольно плохая память — рефлексия позволяет мне не забывать о некоторых собственных ошибках или достижениях, она будто бы придает смысл настоящему, заполняя